Окончательный диагноз

— Опять за старое.

— Не пытайтесь уйти в сторону, Адам. Я так и не получил ответа. В конце концов, выбор консультанта является серьезным вопросом, который следует рассматривать с максимальной тщательностью, анализируя все «за» и «против».

— Насколько я помню, вопросы были только у вас, Уилсон.

— Вот именно. — Чувство юмора наконец изменило Милрою.

— Что вы имеете в виду? — устало осведомился Пиринджер.

Милрой хрюкнул.

— Мы с вами разумные люди, Адам. Неужто мне надо все озвучивать?

— Возможно. Похоже, я сегодня не отличаюсь догадливостью.

Милрой пожал плечами:

— Вы ведь тоже гей, не так ли?

Пиринджер вздрогнул. На какое-то мгновение на его лице отразилось изумление, затем ярость, и лишь потом ему удалось взять себя в руки.

— Какое отношение к этому имеют досужие домыслы о моей сексуальной ориентации? — невозмутимым голосом, свидетельствовавшим о притворстве, осведомился он.

Однако Милроя не интересовали ни пустые угрозы, ни увертки Пиринджера.

— Вы ведь раньше работали с Шахином?

Пиринджер чувствовал себя слишком уставшим, чтобы пускаться в бессмысленные отрицания.

— В течение некоторого времени, — тихо ответил он.

— В течение четырех лет, — снова хрюкнул Милрой.

— Я работал со многими людьми, Милрой. — То, что Пиринджер назвал его по фамилии, свидетельствовало о том, насколько обострились их отношения.

Милрой откинулся на спинку кресла, словно они отдыхали в клубе после отменного обеда.

— Ну так и что же мы будем делать? Он гей, и вы гей. Вы проработали вместе несколько лет и успели сблизиться. Причем настолько, что, когда вы получили здесь место, решили и его сюда устроить. Насколько я понимаю, не исключено, что вас до сих пор связывают интимные отношения.

Пиринджер замер, словно все его члены сковал какой-то злобный кукловод. Лицо его побледнело, губы вытянулись в ниточку.

— Это ложь.

— Что же из вышесказанного является ложью? И кстати, с кем вы живете в настоящее время?

— Не ваше дело. Это никого не касается, кроме меня.

— Нет, касается, если вы распределяете посты, руководствуясь личными отношениями. И я заслуживаю большего.

Пиринджер наконец обрел способность двигаться и несколько неуверенно поднялся на ноги, однако это не помешало ему выглядеть устрашающим.

— Убирайтесь! Вон из моего кабинета!

На Милроя это не произвело никакого впечатления.

— Конечно, — с высокомерным видом ответил он, вставая.

Он уже повернулся к двери, когда Пиринджер прокричал ему вслед:

— У вас нет доказательств. И если вы позволите себе повторить эти инсинуации за пределами этого кабинета, я вас уничтожу, Милрой. Зарубите себе на носу — уничтожу!

Уилсон Милрой величественно дошел до двери и лишь после этого снизошел до ответа.

— Сомневаюсь, Адам. Дело в том, что у меня есть доказательства.

После чего он вышел в коридор, не закрыв двери и оставив Пиринджера в состоянии глубокого потрясения.

— Ты сегодня поздно. Что-то случилось?

— Нет, все в порядке, — поспешил заверить ее Питер.

Однако его поспешность насторожила Беверли.

Они заказали кофе с ликером и устроились за столиком у окна. Они болтали о разных мелочах, но Беверли не покидало ощущение, что над ними нависла неминуемая угроза.

— Ты меня ни о чем не спрашиваешь, — промолвила Беверли.

— О чем? — изобразил удивление Питер.

— О деле Пендредов, — ответила Беверли, подумав, что лучше бы он не задавал этого вопроса.

— А-а. — И прежде чем спросить, он заглянул в свою чашку капуччино. — Ну и как оно продвигается?

— Плохо, — ответила она, чувствуя, как у нее под ногами разверзается черная бездна отчаяния.

Елена сразу все поняла, как только они вошли в кабинет. Она не нуждалась в словах, которые с улыбкой на устах собирался произнести хирург-маммолог Джеймс Энджелман. Возможно, он считал их обнадеживающими, но для Елены они звучали абсолютной ложью, к которой прибегают тогда, когда необходимо сообщить человеку самое ужасное из всего, что он когда-либо слышал в своей жизни. Скольким уже приходилось выслушать то, что он собирался сообщить ей, подумала Елена и пришла к выводу, что не одной тысяче.

Тысячи несчастных уже слышали то, что предстояло услышать ей.

— Садитесь, мисс Флеминг, — напряженно улыбаясь, произнес он. Казалось, сотни маленьких крючочков растягивают его губы в стороны. Затем он бросил взгляд на Айзенменгера и слегка кивнул, признавая тем самым, что он находится в близких отношениях с его пациенткой, а потому может занять место на периферии этой виньетки.

По необъяснимой причине Елена тут же ощутила боль в груди. Часом раньше мистер Энджелман пронзил ее шприцом, а затем ввел внутрь еще более устрашающий троакар. Хирург утверждал, что он сделал местную анестезию, и Елена ничего не почувствовала, однако затем грудь начала пульсировать от глубокой нутряной боли, которую она помнила еще с детства, когда в шестилетнем возрасте порезала о стекло руку.

— Я уже получил результаты некоторых анализов.

Кто бы сомневался. Иначе они вряд ли снова оказались бы в этой комнатенке со столом с изогнутой лампой и тремя потертыми креслами.

Энджелман встал и подошел к белому ящику, прикрепленному к стене, за их спинами. Спереди он был покрыт пластиком, а в правом нижнем углу у него располагались две ручки. Врач нажал их, и в нем включились два рентгеновских луча, словно это был какой-то специально подготовленный театральный реквизит.

Все трое уставились на маммограммы, а доктор Энджелман принялся пояснять. На экране были представлены две рентгенограммы левой груди Елены. В них было нечто прекрасное, что входило в противоречие с воспоминаниями Елены о том, как они были получены.

Она была готова к унижению, к потере самообладания, но даже не представляла, до какой степени будет превращена в неодушевленный объект. Она попала в чуждый ей мир, который принадлежал Энджелману и в какой-то мере Джону, но никак не ей. Она была здесь гостем, центром внимания, но с трудом могла справляться с отведенной ей ролью. Один только ультразвук чего стоил — отвратительный холодный гель и навязчивое давление датчика, — однако маммограмма превзошла все. Сначала ее грудь поместшш на холодную металлическую пластину, затем абсолютно посторонний ей человек бесстрастно и беззастенчиво прижал ее вниз, и это лишь усилило ощущение, что она является одной из коров в большом стаде. Мистер Энджелман указал на изображение.

— Видите?

Елена кивнула, хотя ей ничего не удавалось рассмотреть в указанной им области.

— Диффузное разрастание и несколько микрокальцификаций, — доверительным тоном сообщил он.

Вероятно, на ее лице появилось недоуменное выражение, потому что Джон прошептал ей на ухо:

— Кальцификация ткани.

Мистер Энджелман выключил экран и пригласил Елену и Айзенменгера вернуться к столу. Усевшись в свое кресло, он уставился в ее историю болезни, и Елена с тоской задумалась, что вскоре той предстоит разрастись и приобрести замусоленные края.