Окопники
Шрифт:
Вот строки его биографии:
Двадцатидвухлетним из рабфака поступает в школу военных пилотов.
Первое боевое крещение — в Испании. Вернулся с орденом боевого Красного Знамени.
Патриотом, интернационалистом ринулся Тимофей Хрюкин в бои по защите интересов китайского народа. За уничтожение японского авианосца китайское правительство наградило его своим боевым орденом, а Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Советского Союза. Это было 22 февраля 1939 года, а 4 мая 1940 года Т. Т.Хрюкин получил воинское звание комдива. В связи с введением генеральских званий он стал генерал- майором авиации. В тридцать лет — генерал!
В книжке «Полководцы и военачальники Великой Отечественной войны», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей», о Хрюкине сказано: «Имя этого несколько сурового на вид человека с Золотой Звездой Героя на мундире стало известно всей стране уже в предвоенный период. \о- тя иногда самому ему казалось,
«В первый год Отечественной войны ему пришлось отражать бешеный натиск врага, который пытался штурмовать жизненные центры нашей страны на севере. А на заключительном этапе он штурмовал Кенигсберг — вражескую крепость, которую гитлеровцы считали неприступной». Он получает звание генерал — полковника и становится дважды Героем Советского Союза.
В последние, годы Тимофей Тимофеевич окончил Академию Генерального штаба, партия и правительство доверили ему высокий пост заместителя Главнокомандующего ВВС. Таков путь славного питомца станицы Привольной. А теперь дадим слово людям, с которыми он общался за свою короткую, но яркую жизнь.
Вот что вспоминает друг его детства Федор Кондратьевич Гончаров, которого я разыскал в станице Привольной на улице Хрюкина:
«Тогда еще и названия у нашей улицы не было. Москалями нас величали да «дрантами», то есть голодранцами. Я с матерью и отчимом жил, нелегко мне было, но однажды дружок по несчастью у меня появился: к соседке — бобылке из Ейска на постой сапожник с сыном приехал. Тимофей оказался моим ровесником, мы сразу и задружили с ним. Только он ростом был чуть не вдвое выше меня. Когда отец его поженился на этой бобылке, он стал пропадать у меня: мы и спали с ним вместе — летом на чердаке, а зимой на печке. Моя мать, бывало, кочергой нас будила, батрачили мы, скот пасли вместе. Учебу пришлось бросить, отходили по три года
— на том и кончилась наша академия.
У Тимофея отец оказался сапожник-то липовый, нового шить не умел, только так: подбить — подлатать. Тимофею уже в тринадцать лет требовались сапоги сорок первого размера, а отец ни сшить не мог, ни заработать ему на сапоги. Так и ходил он все лето босым…
Был он упрямый: кого любил, а кого нет. Даже отца за слабость не любил, а вот пастуха Ивана Фисенко,*у которого подпаском работал, больше всех уважал. Тот строгий был, но очень справедливый, и Тимофею не только добрые советы давал, но и помогал ему.
Однажды мы нашли в камышах на лимане два ружья. То ли пьяные потеряли, то ли браконьеры спрятали. Мы их
ночью к себе на чердак затащили, думали, что никто не увидит, а Тимофеев отец все же узрел. Сам у нас отымать побоялся, в район заявил. Не успели мы как следует поохотиться, как из Каневской милиция приехала. Хоть нам и денег за находку дали на костюмы, но с ружьями расставаться было очень жалко. Особенно Тимофей жалковал, с тех пор и отца возненавидел еще больше.
Любили мы рыбачить. Тарани и судака на всю зиму навяливали, свой запас на чердаке делали. Когда стали организовывать в станице комсомол, мы с Тимофеем тоже записались. Кого секретарем? Огляделись — никого виднее и бойчее Тимофея нет. Его и избрали. Избрать-то избрали, а он еще босым ходит. Девки подсмеиваются. Приехали как-то в станицу из райкома партии, собрали коммунистов. «Как же вы допускаете, что комсомольский вожак у вас разутый ходит?» Тут же сложились все по рублю, тридцать один рубль набрали! Предложили деликатно, будто от райкома. Никогда мы с Тимофеем такого богатства в руках не держали. Купили ему сапоги, защитный костюм, фуражку, даже на портупейный ремень выгадали. Любил он с детства военную форму.
Одеть-то мы его одели, да на свою голову. Красавец наш солидно стал выглядеть, да ведь и ума палата, несмотря что малограмотный… его сразу в райком комсомола взяли секретарем. А оттуда вскоре в Краснодар учиться он поехал на рабфак. Жена на медицину училась, а он, кроме рабфака, еще и аэроклуб посещал. Когда пришел срок' в армию, он сразу в авиашколу попал. И так до генерала дошел. А я с тех пор закадычного друга потерял, хотя он и не забывал меня, навещал, когда приезжал в станицу».
А вот воспоминания Прокофия Владимировича Спи- чака, тоже жителя станицы Привольной:
«В 1927 году пришел ко мне секретарь комсомольской ячейки Тимофей Хрюкин. Подтянутый такой, бравый, в защитной одежде с ремнем. «Ты. — говорит, — дядя Прокофий в армии служил, потому мы просим тебя нашу комсомолию строевой и военной подготовке обучать». А я, надо сказать, в армии заведовал складом, хотя и был в чине младшего командира. Какой из меня строевик? Отказываться я стал, а причину сказать стыдно. Так и уломал меня Тимофей учить их строю. Ну я гонял их по траве — мураве строем, с песнями, потому как сам большего не знал. Правда, еще ползать по — пластунски их научил. А Тимофею больше всех от меня досталось, — навязался, так будь любезен шагай и ползай. По пять раз из строя вызывал! Потом он уехал
из станицы, и я потерял его из виду. Жизнь-то не стоит, в делах крутит — вер- тит. А Отечественная война нечаянно свела все же меня с этим человеком. Недаром говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком… Попал я рядовым в четвертый гвардейский кавкорпус генерала Кириченко. Стояли мы в селе Морозово,' под Донецком. Получили новое обмундирование, стоим покуриваем у коновязи… Вдруг лейтенант кричит: «Где Спичак? Его к командиру полка!»Зачем это, думаю, я командиру полка понадобился? Вошел, доложил честь — честью. «Ты из станицы Привольной, Спичак?» — спрашивает командир полка… Точно так! «А кто у вас в станице самый высокий ростом был?» Комсомольский вожак Тимофей Хрюкин, говорю. «А ты знаешь, что он, пожалуй, и по чину теперь самый высокий среди ваших станичников?» Слыхом слыхал, но сам не видал, отвечаю. «Вот теперь и увидишь. Генерал Хрюкин ищет хоть одного своего земляка. Поедешь повидаться?» От радости дух перехватило и верю и не верю… Повезли меня к летчикам на Аэродром. Увидел я его и не знаю, как себя вести, что говорить. А он запросто подошел ко мне, обнял по — солдатски и повел в свою комнату. Посадил за стол и говорит: «Кто меня первым на генерала учил? Знаешь такого?» Никак нет, говорю, не могу знать. «Да как же ты не знаешь? Кто меня в Привольной по- пластунски ползать учил, в строю шагать?» Сконфузился я, покраснел, улыбаюсь от радости, что не забыл генерал такой малости. А он: «Десять суток тебе домашнего ареста в станице Привольной за хорошее обучение генерала на заре его юности!» И что вы думали? Посадил на самолет и отправил повидаться со своими родными и близкими. Сказал, что ровно через десять дней за мной пришлет самолет в Привольную. Прямо как в сказке! Опустился я с неба, как ангел, за станицей, у нефтебазы. Люди сбежались, а я им всем поклон от генерала Хрюкина передал. Побыл несколько дней да и засобирался назад. То ли пришлет Тимофей своего «кукурузника», то ли нет, а на фронт надо без задержки. Ему, небось, не до меня теперь. И уехал я поездом. А на десятый день самолет тут как тут: «Где Спичак? Велено доставить его в часть». Сконфузился я перед генералом, обидел своим недоверием. Только он был незлопамятный, потом приезжал в*
станицу и всегда меня в гости звал, а над тем случаем потешаться любил: «мол, Фома ты неверующий!»
Особой любовью и привязанностью Хрюкина пользовался пастух Иван Фисенко, у которого он был подпаском несколько лет.
Вот что рассказывает об этом Прасковья Ефремовна Гладкая, которая в послевоенные годы жила в Москве в семье Хрюкина:
«Генерал постоянно вспоминал о старике Фисенко. «Все, что во мне есть хорошего, — часто говорил Тимофей Тимофеевич, — пошло от старика Фисенко. Справедлив он был до крайности. Бывало и кнутом огреет, когда стадо просплю, но и последним куском поделится и поможет всегда. Человеком он меня сделал, а остального уж я сам добился».
Когда генерал Хрюкин появлялся в Привольной первым долгом навещал Фисенко. Родной отец его умер в голодном тридцать третьем, теперь Фисенко заменял ему отца. Однажды привез ему самый дорогой подарок — генеральский френч без погон и кубанку. Уж и пофорсил старик, расхаживая по станице».
О встречах с генералом Хрюкнным на фронте рассказывала мне Ефросинья Ивановна Гринь. Она в 1930 году вступила в комсомол в станице Каневской и по путевке комсомола поехала учиться в Харьковский кулинарный техникум. Работала потом на харьковском тракторном. В войну попала поваром в офицерскую столовую.
— Однажды меня спросили, могу ли я варить настоящий кубанский борщ? Еще бы! Сама, говорю, кубанка. Оказалось, что кубанский борщ очень любит какой-то генерал летчиков. От души я борщ этот сготовила.
Генерал пригласил меня поговорить, встретил веселой улыбкой. «Это кто тут умеет такие борщи варить?» Вот она, я, говорю. «Откуда?» С Кубани, из Каневской. «Комсомолка, конечно… А ну давай свой билет». Взял, осмотрел и что-то улыбаться стал. Кто, говорит, вам подписывал и вручал билет, помните? Не помню, убей — не помню. Рыжеватый, говорю, такой и высокий… Генерал провел рукой по волосам и говорит: «Что высокий, это верно, я и тогда ростом был не обижен, а вот чтр рыжий… Неужели и тогда рыжий был?» И на меня упулился. Я так и обомлела. Простите говорю, товарищ генерал, может быть это не вы тогда были. «Да уж нет, Фрося, — ласково так заговорил он, — вот тут стоит моя подпись: никуда не денешься»… С того дня я и стала поваром генеральской кухни. Весь сталинградский фронт с ним выстояла. Приходилось и медсестрой быть. Ужасов насмотрелась! Век не забуду умирающего солдата с оторванной ногой на берегу Волги. «Сестрица, — говорит он мне, — ты уже не спасешь меня, поздно. Пригорни только песку побольше к ноге, чтобы кровь не так быстро вытекала. Хоть часок еще поживу». Когда я рассказала об этом случае генералу, так он даже зубами заскрипел от сострадания. Никогда я его таким не видела — страшно мне даже стало… Ох, как же в тот вечер наши летчики штурмовали фашистов! Говорят, генерал рассказывал им перед вылетом о том солдате…