Окопники

выглядел неприступным. Бойницы дотов, многие из которых, наверное, были ложными, производили угнетающее впечатление темными проемами, похожими на провалившиеся глазницы покойников.

Исходная позиция полка была невыгодна еще и тем, что справа, километрах в десяти от передовой, уступом в тыл протянулась густая роща, часть которой находилась в руках противника, а часть удерживалась подразделениями соседней с Пралыциковым дивизии. Это был опасный стык, который немцы могли в любую минуту использовать для флангового прорыва в тыл. Комов в самом начале, как только занял отведенную ему позицию, предлагал до начала наступления полностью очистить эту рощу от немцев. Но Пральщиков не поддержал его. Он сослался на то, что этот участок другой дивизии и именно перед ней будет поставлена такая задача. Подразделения соседней дивизии на самом деле несколько раз пытались овладеть рощей, но их усилия оказались тщетными. И вот теперь эта роща, ощетинившаяся черными культями обгоревших деревьев, угрожающе нависла над флангом комовского полка.

Взглянув на рощу, Пральщиков вспомнил о донесении Бурцева и невольно подумал, что если немцы на самом деле вздумают прорваться в тыл его дивизии, то лучшего участка для этого им трудно будет найти.

Оторвавшись от стереотрубы, Пральщиков вновь недружелюбно посмотрел на Комова и, выждав паузу между' артиллерийскими залпами, строго спросил:

— Почему не ведется артподготовка по роще?

— Так распорядился ваш начальник штаба. Весь огонь артиллерии приказано сосредоточить на опорном пункте.

— Болваны, — вспылил Пральщиков, стараясь перекричать нарастающую канонаду. — Сейчас же прикажите перенести огонь туда!

Комов, словно не замечая взвинчивости комдива, подошел к телефону и, вызвав командира артдивизиона, подчеркнуто спокойно передал ему приказание Пралыцикова.

Через несколько минут над рощей взметнулись густые дымы разрывов. И в это время над заснеженной поймой, постепенно нарастая и раскатываясь, раздалось многоголосое «ура». Батальоны комовского полка поднялись на штурм опорного пункта. Они бежали по заснеженному склону хол

ма длинными изогнутыми цепями, на ходу стреляя из винтовок и автоматов. Ответных выстрелов пока не было.

Комов в бинокль внимательно наблюдал за ходом атаки. На его тщательно выбритых скулах нервно вздрагивали крупные желваки. От напряжения лицо стало багровым, на висках выступили капельки пота. По всей его огромной напрягшейся фигуре было видно, что он в эти мгновения находится там, вместе со всеми, задыхаясь от леденящего утреннего ветра, от нетерпения как можно быстрее ворваться в окопы врага и в штыковом ударе решить исход боя. Но сейчас его больше всего беспокоило угрожающее молчание противника. Выходит, немцы очень уверены в плотности своего огня и потому не боятся подпустить атакующих на самое близкое расстояние.

Эти опасения подтвердились. Когда первый батальон приблизился к траншеям противника метров на двести, оттуда раздались такие частые автоматно — пулеметные очереди, что цепь атакующих на глазах стала таять. И тут же заработали немецкие минометы и орудия. Весь склон покрылся черными воронками разрывов, вокруг которых, словно прикорнув у догоревших костров, лежали солдаты в белых дубленых полушубках. А над ними все еще продолжали рваться снаряды и мины, все еще стегали по ним круп- нокалибирные пулеметы.

Вскоре бегущих в первой цепи осталось так мало, что они, поняв бессмысленность своих неимоверных усилий, тоже начали падать. И теперь трудно было понять, остался ли кто в живых от батальона или все до единого убиты.

Замедлив шаг, залегли и цепи других батальонов. Солдаты торопливо рыли затвердевший снег руками, стараясь хоть как-то укрыться от губительного настильного огня.

Потрясенный этой картиной гибели людей, Комов в упор взглянул на Пралыцикова и, с трудом сдерживая негодование, выдавил охрипшим голосом:

— Разрешите дать отбой?

— Я приказываю вам лично, — закричал Пралыциков, — поднять полк в атаку! Опорный пункт должен быть взят!

Комов какое-то мгновение стоял словно окаменевший и теперь уже с сожалением глядел на перекосившееся от гнева лицо Пралыцикова. Затем, не сказав ни слова, расстегнул кобуру, вынул пистолет и, дослав патрон в патронник, размеренно, словно на работу, зашагал в направлении к

холму, где, зарывшись в снег, лежали оставшиеся в живых солдаты его полка. Следом за ним так же степенно и неторопливо шел адьюгант, прижав к груди лосняшийся ствол автомата.

Когда Комов достиг первой линии своих траншей, он услышал нарастающий гул моторов. И тут его обожгла давно мучившая мысль — он понял: случилось то, чего он больше всего боялся. Со стороны рощи, вздымая густые вихри снежной пыли, на большой скорости мчались немецкие танки. Они шли уступом друг за другом, направляясь в обход деревни, где был командный пункт полка.

Спрыгнув в траншею, Комов приказал адъютанту выставить по тылу солдат со связками гранат, а сам направился к батальонам. Он понимал, что выход теперь мог быть только один — немедленно прорваться и взять штурмом опорный пункт, иначе танки раздавят полк на открытом склоне холма. Шансов на выигрыш почти не оставалось. И все же надо было действовать. Теперь дорога была каждая минута.

…На командном пункте полка немецкие танки первым заметил адъютант Пралыцикова. Он стоял у «газика» комдива за полуразрушенной часовней.

— Танки! — закричал он не своим голосом, вбегая в распахнутую дверь блиндажа.

Заметив гневный взгляд комдива, лейтенант осекся и замер у входа.

— Какие танки? — спросил Пральщиков ледяным голосом и снова нагнулся к стереотрубе. Увеличенные в несколько раз через призмы головные машины наплывали на объектив.

— Опоздали! — прошептал Пральщиков, окидывая взглядом блиндаж, который еще минуту назад казался таким надежным. Его лицо стало пепельно — белым, длинные, когда-то властные руки безжизненно упали между колен. К горлу подступила противная липкая тошнота. И сразу им овладела опустошенность. Пралыцикову захотелось закрыть глаза и забыться. Ведь все равно изменить что-либо уже нельзя…

Самым досадным было то, что еще вчера после телефонного разговора с Комовым он мог выставить здесь противотанковый дивизион и не сделал этого. Теперь предстояло расплачиваться собственной головой.

За свою уже почти пятидесятилетнюю жизнь Праль- щиков никогда не думал о смерти. Она всегда представлялась ему очень далекой, как те миражи в пустыне, которые все время удаляются, сколько бы к ним ни приближался.

Лишь однажды смерть глянула ему в глаза. Это случилось перед войной, на командирских учениях. Шедшая на большой скорости колонна артдивизиона вдруг внезапно остановилась, и один из нерасторопных водителей не успел вовремя затормозить машину. На большой скорости она ударилась кабиной о двигавшуюся впереди пушку, и ствол прошел насквозь через грудь сидевшего рядом с водителем командира батареи. Проезжавший мимо Пралыциков видел, как двое бойцов долго не могли снять со ствола изуродованное тело старшего лейтенанта, а он смотрел на них широко открытыми мертвыми глазами. С тех пор Пралыциков больше всего боялся случайной смерти.

Но, как ни странно, будучи всю жизнь военным и уже не раз побывав в боях, он почему-то никогда не задумывался над тем, как поведет себя в минуту смертельной опасности. Знал лишь, что постарается как можно дороже отдать свою жизнь и уж конечно, на крайний случай, оставит для себя последний патрон. Ему, командиру, положено умереть так, чтобы даже сама смерть его потом поднимала бойцов в атаку. Он был уверен, что если выпадет лихая доля, то умрет только так. Он, Пралыциков, никогда не опозорит себя и свое звание.