Октябрь, который ноябрь

Они! Борька увидел лицо генерала - с роскошными усами, удивленное, но не испуганное, рядом сидела дама - шляпа на глазах, качается дурацкая эгретка. Спереди обернулся шофер в кожаной фуражке, усы-стрелки возмущенно дернулись...

Стрелок крепко держался за стойку, пистолет в руке, предохранитель послушно поддался пальцу. Хотелось крикнуть достойное, что-то вроде "да здравствует революция и свобода!", Борька и сочинял, и слова подбирал. Но сейчас просто сунул ствол в лицо генерала и сказал:

– На, сука!

Выстрел опалил шинель, отверстие оказалось крошечным, сидящий заметно вздрогнул. Дама ахнула, нелепо распахнулся рот с мушкой над верхней губой...

Борька выстрелил еще раз, изо всех сил пытаясь угадать под шинельным сукном расположение генеральского сердца. Теперь как инструктировал связник - контрольная пуля в голову. Выстрел ожёг седеющую бороду, убитый как китайский болванчик откинул голову, за спинку сидения слетела полевая фуражка. Над скулой появилась крупная "мушка" пулевого отверстия. Так тебе, сволочь!

– Отвернись, дура!
– крикнул стрелок, с трудом удерживаясь на раскачивающейся подножке.

Генеральша отворачиваться не стала, только плотно заслонила лицо ладонями в перчатках. На подколотой вуали багровели крупные влажные пятна из разбрызганного генеральского черепа, вот капнуло алым на ворот светлого пальто...

Глянув на затылок шофера - тот скорчился за рулем, видимо, предчувствуя пулю в башку - Борька выдрал из-за пазухи увесистый сверток посылки, уронил под ноги мертвеца.

Нужно было крикнуть шоферу, чтобы притормозил, но тут стрелок сбился с плана, просто спрыгнул с подножки. На ногах не удержался, покатился по булыжнику, но тут же вскочил, увернулся от извозчика. Суетливо пихал в карман браунинг...

Оказалось, Замятин переулок уже проскочили, пришлось, прихрамывая, бежать назад. С тротуаров смотрели, но не особо соображая, что к чему. Под одинокий удивленный вскрик, Борька шмыгнул за угол. Еще шагов полста и вот она дверь...

Впереди лестница в ажуре кованых перил, налево закуток привратницкой. Натоплено, пусто. Борька содрал с себя гороховое облаченье, швырнул за стол - там виднелись подогнутые ноги в ззасаленных на коленях брюках. Тревогу их хозяин уже не поднимет и вообще орать не станет - Филимон заходил, все сделал. Борька отодрал от верхней губы усики - больно, насмерть примерзли, что ли?! Черт, а браунинг?!

Мальчик подхватил с трупа пальто, выдрал из кармана пистолет. Глупить незачем, спокойней...

– Ты лежи, я на минутку заскочил, - прошептал Борька мертвому обрюзглому лицу в пего-рыжих бакенбардах, спрятал браунинг под тужурку. Спокойнее, спокойнее. Стрелок заставил себя смотреть в бледное лицо покойника, и тщательно выгреб из кармана семечки. Вот так, спокойно, мы дело делаем.

Пальто и шляпа полетели на мертвеца, Борька надел гимназическую фуражку, аккуратно повешенную Гаоляном на вешалку привратницкой, еще раз проверил под тужуркой пистолет...

Где-то наверху отперли дверь квартиры, затопали по ступенькам. Спокойно, до них высоко и далеко.

Борька сдвинул фуражку на нос и вышел на улицу.

Коляска с дремлющим кучером-Гаоляном ждала за углом, на Галерной.

– Сидай живо, да шинель напяль, - сказал Филимон, не поворачивая головы.

– А что там?
– спросил Борька, запрыгивая в коляску.

– А ничего. Шумят потихоньку.

Старая лошадь тронулась, копыта неспешно зацокали по мостовой. Экипаж свернул на набережную. Путаясь в гимназической шинели на тесноте сиденья, Борька слышал крики на набережной.

– Убили! Генерального комиссара Оверьянова убили!

– Я шпиона вот так видел! В двух шагах! По поребрику как дунул! Чисто обезьяна...

Ага, шпион, держи карман шире. Вот так мы вас громить будем, нигде от народа не скроетесь.

Борька высунулся из экипажа: вокруг влезшего колесом на тротуар "форда" собралась толпа, большей частью в военной и полувоенной форме, но размахивал там тростью и какой-то сугубо гражданский мордатый господинчик, кто-то кого-то отгонял, истошно звали доктора...

– Чего ж Лев-то тянет, - пробормотал Борька.

– Не знаю, заело, небось, - ответил Гаолян.
– Башку-то спрячь, не на променаде...

Боевики остановились за мостом. Должен был подойти Андрей-Лев, но почему-то не шел. Борька стоял, прислонившись к борту коляски - в гимназической шинели, тесноватой в плечах, зато длинной как ряса, было поначалу жарко, теперь озноб пробирал.

– Да что ж он не идет?

– Не знаю. Рот закрой, да жди, - процедил Филимон.

Вдруг сверкнуло, поднялось рваное облако дыма - это уже на самом мосту. Донеся вздох взрыва.

– Бахнуло все-таки!
– не удержался Борька.

Гаолян только глянул с облучка и качнул кнутом.

– Не слышит же никто, - прошептал стрелок. Руки снова дрожали.

На мосту облако взрыва рассеялось, доносились протяжные крики и ржание лошадей.

Подошел Андрей-Лев, ни слова не говоря, запрыгнул в коляску. Поехали.

В мастерской было тепло, пахло стружкой. Борька посидел за столом и почувствовал как слипаются глаза. Хотелось лечь, натянуть одеяло на голову. Лучше и одеяло, и шинель. Подремать капельку...

– Спит, - сказал Андрей.

– А чего ему? Дело сделал и бахнулся, - Филимон разлил по чашкам самогон из большой бутыли.
– Поспит, походит, подумает, а потом достанет его. Блевать и рыдать не станет, не из тех. В себе понесет.

– Ну и зачем тогда? Мы и сами могли.

– А затем, Андрей Николаевич, что раз мы начали, нам уже не свернуть. И ему так же. С нами ли, без нас ли, Бориска револьвер на человека вскинет. Пущай уж под присмотром, я и грех на себя возьму, готов, чего уж там.

Андрей-Лев сглотнул мутное содержимое чашки, выдохнул, отломил кусок зачерствевшей сайки:

– Может и обошлось бы с ним. Мальчишка совсем.

– С ним-то может и обошлось. Только ты вокруг глянь. Оно обойдется?

– Вряд ли.

Гаолян неспешно выпил, пододвинул ближе бумагу с селедкой:

– Я мертвецов видел поболе, чем ты, Андрей Николаевич, вырисовывал заклепок в своих чертежиках. Оно ведь как... Сидит человечек в траншее, курит, до ветру присаживается, а у самого глаза вот этакие - на селедку глянь. Может и предрассудок, да только сейчас на улице у каждого пятого прохожего взор такой рыбий, снулый. Ежели приглядеться и вникнуть. Так что деваться нам некуда, уж лучше с пулеметиком сидеть. Такое уж время наступило.