Октябрь

«Временный комитет Государственной думы при помощи Военной комиссии организует армию и назначает начальников ее частей. Не желая мешать борьбе со старой силой, Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов не рекомендует солдатам отказываться от сохранения прочной организации и подчинения распоряжениям Военной комиссии и назначенных ею начальников».

«Не желая мешать борьбе со старой властью» – в этом проявилась нерешительность сторонников социализма, согласно которому альянс с буржуазией стратегически необходим и при всей непредсказуемости развития событий они все же должны были пройти определенные стадии. Сторонники социализма были уверены, что сначала к власти должна прийти буржуазия, и поэтому препятствовали слишком энергичному установлению власти социалистов в не готовой к социализму стране.

Мастерски завуалировав свое историческое беспокойство запутанным двойным отрицанием «не рекомендует солдатам отказываться от сохранения прочной организации», Военная комиссия Совета была, таким образом, поглощена думской комиссией. Получив поддержку представителей народных масс, именно думская комиссия отдавала приказы восставшим солдатам вернуться в свои гарнизоны и вновь подчиниться своим офицерам.

В предрассветной темноте, окутанные папиросным дымом, измученные члены Временного комитета Госдумы продолжали решать неотложные вопросы государственного управления. Оказавшись втянутыми по воле истории в тайное противодействие царскому режиму и лично монарху, они поневоле стали революционным правительством. Комитет в срочном порядке издал распоряжения о назначении комиссаров на вакантные должности руководителей различных министерств.

Временному комитету стало известно о том, какие приказы отдал царь генералу Иванову. Он считал своим долгом не допустить в столицу его войска, получившие приказ подавить революцию. Также нельзя было допустить, чтобы Николай II вернулся в Царское Село в окрестностях Петербурга, где жила семья государя и куда монарх уже направлялся, желая воссоединиться с женой и детьми.

В 3.20 Военная комиссия стала спешно брать под свой контроль все вокзалы Петрограда и все линии железной дороги, по которым шел поток людей и грузов, оружия, топлива и продовольствия, информации, слухов и политической агитации. Железная дорога была кровеносной системой новой власти.

* * *

Наступило двадцать восьмое февраля. День, как сказал Лев Троцкий, «восторгов, объятий, радостных слез». Солнце взошло уже над другим Петербургом.

Стрельба еще не совсем стихла. То там, то здесь еще раздавались отрывистые звуки выстрелов. Именно в этот последний день, в день поражения защитников старого режима, произошли жестокие погромы и другие бесчинства.

Последние форпосты прежней власти остались в здании Главного штаба, в Адмиралтействе, в огромном и великолепном Зимнем дворце, охраняемом сборищем пустоглазых статуй на крыше. В отеле «Астория» укрылись высокопоставленные военные со своими семьями, за их безопасность отвечали сохранившие верность солдаты. Когда на улицах стали собираться ликующие толпы, среди них прошел слух, что в отеле находятся снайперы. Первой реакцией толпы было замешательство. Потом бурная радость победителей сменилась на такую же буйную ярость. В толпе закричали, что кто-то стрелял из окон. Было ли это так на самом деле? Вскоре это было уже не важно, ничего уже нельзя было поделать – революционные солдаты начали палить по окнам и стенам отеля. В это время их товарищи ворвались в позолоченный вестибюль отеля и открыли там огонь, а верные прежнему режиму солдаты стали отстреливаться в ответ.

Перестрелка шла долго, это было впечатляющее и ужасное зрелище: шквал выстрелов, пули рикошетили от стен, взметая куски штукатурки и щепки, осколки позолоты; остро пахло порохом, на расшитых золотом мундирах проступала кровь. Когда дым наконец рассеялся, оказалось, что в перестрелке убито несколько десятков офицеров.

Военная комиссия взяла под свой контроль Центральную телефонную станцию, Главпочтамт и Центральный телеграф. Член Государственной думы большевик Александр Бубликов во главе отряда из пятидесяти солдат направился в Министерство транспорта. Он арестовал всех, кто там находился, включая бывшего министра путей сообщения Эдуарда Кригер-Войновского, и держал под арестом до тех пор, пока они не присягнули на верность Временному комитету Государственной думы. После этого Бубликов отправил телеграфом на все железнодорожные станции России сообщение о том, что произошла революция. Весть об этом разлетелась по проводам электрическими сигналами телеграфного шифра. В своем послании он призвал всех железнодорожников переходить на сторону революции с «удвоенной энергией».

На самом деле Временный комитет не располагал той властью, о которой рассказывал в своей телеграмме Бубликов. Его послание было насквозь театральным, и оно произвело мощное воздействие на аудиторию. Весть о революции распространяла и саму революцию, пусть и с запозданием на несколько дней долетев до самых дальних уголков обширной территории страны.

Самые маленькие группы и собрания активно строили планы на будущее страны. Латыши, финны, поляки и другие народности как на своей национальной территории, так и за ее пределами обсуждали новые формы политической структуры России. В Москве, втором после Петрограда по масштабам и значимости политическом и культурном центре страны, эти обсуждения велись особенно интенсивно. Революция, которая началась там позже, чем в столице, казалось, стремительно наверстывала упущенное. Объявленная накануне всеобщая забастовка, так практически и не начавшаяся в первый день, теперь охватила весь город. Рабочие врывались в полицейские участки, захватывали имевшееся там оружие и арестовывали офицеров полиции. Толпы восставших брали приступом тюрьмы и освобождали заключенных.

«Было бы не совсем верно называть это массовым гипнозом, – писал в своих мемуарах Эдуард Дунэ, который в 1917 году был московским подростком, связанным с радикально настроенными революционерами. – Настроение толпы передавалось от одного к другому как электрический импульс, как неожиданный смех, спонтанное проявление радости или гнева». Он был уверен, что большинство москвичей «тем утром еще молились за здравие императорской семьи, а теперь они кричали: «Долой царя!» – и не скрывали своего радостного презрения к нему».

На Яузском мосту полиция стойко удерживала огромную массу людей, пытавшихся прорваться сквозь полицейский кордон. Рабочий-металлург по фамилии Астахов прокричал полицейским, чтобы они отступили. Но офицер полиции, вспылив, в ответ выстрелил в рабочего и убил его. Так появился один из первых героев-мучеников Февральской революции, которых в целом оказалось поразительно мало.

Разъяренная толпа прорвала полицейский кордон, швырнув в Яузу офицера, который стрелял в рабочего, и продолжала двигаться к центру города. Там москвичи собрались на демонстрацию в честь установления нового режима. «Старый режим в Москве поистине пал сам собою, – писал предприниматель Павел Бурышкин, кадет, – и никто его не защищал и не пытался этого и делать».

Но и в праздновании новой свободы была классовая дифференциация. В магазине Хокера в тот вечер раскупили весь красный ситец на ленты. «У состоятельных, хорошо одетых людей ленты и банты были размером со столовую салфетку, – писал Эдуард Дунэ, – и другие люди говорили им: «Почему вы так скупы? Поделитесь с нами. Теперь у нас равенство и братство».

В Петрограде Временный комитет Государственной думы приказал арестовать бывших министров и других высокопоставленных руководителей. Этот «приказ» был, по сути, своеобразным обращением к революционным массам. Им часто и не нужно было устраивать облавы на представителей прежней власти, которые боялись нового режима, но все же считали, что будут в большей безопасности под арестом у вновь назначенных руководителей, чем в руках грубой уличной толпы, творящей самосуд. Царские министры, такие, как ненавистный Александр Протопопов, бывший министр внутренних дел, направились к Таврическому дворцу, торопясь сдаться под арест. Офицеры полиции выстроились в очередь под стенами дворца, умоляя заключить их под стражу.

И поскольку Временный комитет Государственной думы еще в первые часы двадцать восьмого февраля временно взял на себя властные полномочия, когда Петроград еще не полностью перешел под его руководство, то все новые и новые заводы и воинские части проводили собрания и голосовали за своих представителей в Петроградский Совет, орган управления, который стал к тому времени формулировать свои планы и требования.

Новые делегаты в подавляющем большинстве были от групп умеренных социалистов, менее десяти процентов голосов досталось большевикам, самому революционному, максималистскому крылу эсеров и небольшой, но воинственно настроенной группе – межрайонцам.

Крайне левые межрайонцы были недавно сформировавшейся радикальной группой. Ее образовали Константин Юренев, большевики Елена Адамович и А. М. Новоселов, меньшевик Николай Егоров и другие революционеры, испытывавшие глубокое разочарование в связи с углублявшимся расколом в русском марксизме. Они смогли наладить взаимопонимание и принять в свои ряды представителей пролетариата и интеллигенции, в том числе Юрия Ларина, Моисея Урицкого, Давида Рязанова, Анатолия Луначарского и даже самого Льва Троцкого.