Ола
Шрифт:
Но это послезавтра будет – коли в море прорвемся. А пока…
– Восславим же Господа нашего, Иисуса Христа! – продолжал рыцарь, очами сверкая. – Того, Кто путь нам указал, Того, Кто руку над нами простер!
– Славься, славься, Иисусе! – грянуло со всех сторон. – Славься, Господь наш! Стяг Иисусов! Стяг Иисусов!
Похолодел я даже от этого крика. Уж больно серьезно прозвучало – без всяких шуток.
А шкипер башкой мотнул, в руль ручищами вцепился, завел тяжелым басом:
Иисусе, бремя сними с души!Иисусе, от мерзости разреши!Подхватили,И сам не заметил, как подпевать начал. А ведь и слов даже не знаю – сами собой вроде как рождаются.
И все-таки не прорвались мы!
Сразу я понял, как только Вальманрике, поселок рыбацкий, слева по борту остался. Поглядел я вперед.
Эх!…
Вроде бы как в кости играешь. Кинул – выпало, снова кинул – и опять повезло. Знаешь, что везение вот-вот лопнет, а все одно – ставки удваиваешь. Так я Куло своего, паршивца, у Пепе Одноглазого выиграл. Так то Куло, дурь ушастая!
А я и сам вроде Куло-Задницы. Потому как понимал – не башкой даже, печенкой своей чувствительной – не выпустят. И Супрема не отступится, и дон Фонсека не забудет. Несколько раз порывался шкипера попросить, чтобы к берегу свернул. Хоть бы у Альгабы или возле Кастеляра. Опасно, конечно, но не так все же. Стража королевская там редко бывает, а по суше до Бонанцы добраться можно, там у Косты гнездо прочное, помогут.
Хотел – да так и промолчал. На удачу понадеялся. А зря, выходит!
…Не одна галера, не две – пять! Огромные, черные, смотреть страшно. Грамотно стоят: две у берега, слева и справа, еще две – возле бурунов, где отмель, а одна, большая самая, – посередине, где проход.
Не уйдешь! Слыхал я, находились смельчаки, что по отмели на плоскодонках от стражи уходили. Так ведь на каравелле не прорвешься, да и не подойдешь даже. Ждут!
Поглядел я на рыцаря моего – усмехнулся Дон Саладо:
– Ничего, Начо! Разве не сильнее всего в мире доблесть рыцарская да вера наша христианская?
Не стал я отвечать – на галеру, ту, что на проходе самом стоит, взглянул. Ох, и чудище! Весел по три десятка на каждом борту, мачты в небо упираются, бомбарды рыла свои гадкие на нас уставили…
– Та-а! Вижу! – бодро откликнулся шкипер. – Это не есть гууде. Это есть королевский галер «Санта-Клара»…
Санта-Клара!
Закрыл я глаза. Судьба, Начо! Сказано ведь – от святой Клары смерть мне приключится. И сон был – с кораблем под флагом кастильским. От Супремы ушел, от Эрмандады ушел – а от этого не уйти.
Поздно.
И нечего глаза закрывать!
Грохнула бомбарда, окутался густым дымом черный борт, заплескались над мачтами флажки цветные.
– Нет-нет! – воскликнул ван дер Грааф. – Мы не будем есть стоять на место, мы будем идти вперьед! Та-а!
– Вперед! – крикнул Дон Саладо, кинжал-страдиот из-за пояса выхватывая. – Вперед!
Ударил ветер в паруса, зашумел, стяг с именем Иисусовым развернул.
– Все будет хорошо, Игнасио, – тихо-тихо проговорила Инесса.
…Не своим голосом словно – Ее голосом, Той, что меня не оставить обещала.
Или снова чудится мне?Улыбнулся я, на лобастую поглядел. Ничего, Начо, ничего, Белый Идальго! И хуже умирают!
А черная галера все ближе, ветер флаг королевский колышет, а у борта шлемы блещут, острия пик сверкают. Да только не понадобятся им пики. Вон, бомбарды наводят, фитилями дымят…
Посмотрел я Смерти прямо в рожу, в черные жерла-глаза…
…И словно иные глаза увидел. Глядела мне в лицо Тень Ночная – фра Томазо Торквемада кривил белые губы.
Не уйдешь, Гевара!
И другие глаза – совиные, круглые. Качал головой дон Хуан де Фонсека, о своем лучшем шпионе сожалея.
Не уйдешь, Начо!
И адским пламенем горел взгляд его сиятельства Федерико де Кордова. Горел-смеялся хохотом бесовским. Или ты от С-силы Букв уйти думал, Игнас-сио?
Не уйдешь, не спас-сешься! И других не с-спас-сешь! Ты – Ола! Вс-сесожжение, горелые кос-сти на углях, кровь на алтаре…
Ола! Ола! Ола!
Не уйдешь, Начо. Не уйдешь!!!
– Отчего же идем мы столь медленно, сеньоры? – вопросил Дон Саладо. – Что мешает нам? Что не пускает?
– О, та-а! – подхватил шкипер. – Идем мы медленно, потому как велик груз. Очень велик есть! Та-а!
Хоть и не до того мне было, а все же удивился. Какой еще груз? И куда идти быстрее? Под ядра?
А сам прямо смотрю – на «Санта-Клару», на смерть мою. Уже прицелились канониры – ждут. Чтобы наверняка, чтобы сразу – в щепки, в кровавые клочья!
…ОЛА!!!
– Но что это за груз такой? – недоуменно покрутил головою рыцарь. – Не вижу я…
– А я вижу, сеньоры! – внезапно проговорила Инесса Новерадо. – Наши грехи! Они вниз тянут. А потому пред ликом Господа и Девы Пресвятой каюсь – грешна. И да простится мне!
– Грешен я, Господи! – подхватил Дон Саладо, руку вверх поднимая. – Прости меня, недостойного!
– Грешен! – проревел ван дер Грааф. – Грешен я, майне Гот, майне либер Гот! Прости меня, та-а!
– Грешен! Грешен! Грешен! Грешен! – прокатилось по кораблю.
А у меня губы льдом подернуло. Как сказать? Всех прочих я грешнее, и не семь узлов на платке шелковом тому виной, а я сам, крови чужой не боявшийся, трусивший, предававший…
И ненавидевший! Ненавидевший, смерти другим желавший. Врагам, убийцам, людоедам – но желавший. Мне тоже нужна была Ола – кровь на алтаре, плоть на красных углях…
Не желай смерти, Начо!
НЕ ВОЗЖЕЛАЙ ОЛЫ!
Сжала рука Инессы мои пальцы – и словно отпустило что-то.
– Грешен я, Господи, – прошептал. – Прости, если сможешь…
И ударили бомбарды – прямо в лицо, прямо в глаза!
– Отчего же так море далеко, Дон Саладо?
– Оттого, что летим мы, Начо. Ибо сброшен груз, свободны мы отныне от грехов, и пустил Господь нас в небо Свое!
– Но ведь мы живы?
Улыбается рыцарь, улыбается Инесса, смеется ван дер Грааф, старый волк морской, весело скалятся матросы. Конечно, живы, а как же иначе?
Потер я лицо, за волосы свои белые дернул. Никак и вправду – жив?
Поглядел я на Инессу – усмехнулась мне лобастая. Вперед посмотрел…
– А что там вдали, сеньоры? Никак земля? Переглянулись идальго со шкипером, переглянулись, кивнули.
– Это она, Терра Граале, Начо! – молвил Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада. – Земля Чаши Святой. Взгляни внимательнее, увидишь!
Протер я глаза, всмотрелся…
…И она была прекрасна!
4 января – 14 февраля 2000 г.