Ола
Шрифт:
…А все-таки не убили меня. Жив Начо! А если жив…
Кстати, а почему, собственно, не убили? Слуга ему, его сиятельству, требуется? Ой, нет! Слуге бы он про Кастилию да про иудеев с египтянами не выкладывал. А мне сказал – не побоялся, потому как знает – не выйти рабу божьему Игнасио отсюда.
Но все-таки я им нужен! Да только зачем, понять бы. Или потому, что мы с Доном Саладо вроде как вместе? А он, идальго доблестный, на что булькающему этому сдался? Может, его сиятельство вправду думает землю, что за морем-океаном, отыскать? Так мы ему зачем? Купил бы каракку, нанял шкипера…
Эх, жаль, что не знаю я, где тот сеньор Кебальо, о котором терафим мне сказал! Послать
Вывел!
Сверху камень, снизу камень,Темнота, тошнит от чада.А в глазах – башка на стенкеИ железный крюк, что рядом.Я зажмурился покрепче,Прогоняя страх и одурь,Не убили – есть надежда,Если жив еще, не помер.Лучше вспомню, как по морюМчатся белые барашки,Как летит шебека нашаПод косыми парусами.Ветер в скулу, чайки рядом,За кормой – корсар алжирский,И смеется Калабриец:«Погуляем нынче, Бланко,Вспорем брюхо сарацинам!Раз еще мы не пропали —И сейчас не пропадем!»ХОРНАДА XIX. О том, как Дон Саладо скорбел о погибели рыцарства
– Поистине, Начо, невозможно найти должных слов, дабы описать радость мою, что жив ты и что вновь я тебя вижу!
Да какие уж тут слова? Схватил я идальго моего за плечи, тряхнул, снова тряхнул, по спине хлопнул. А у самого – бес знает что в глазах. Неужто плачу? Отвернулся я, чтобы его не смущать – да и себя тоже.
В саду мы встретились, все на той же скамейке каменной. Ввек бы нам не увидеться, но рыцарь молодцом оказался. Уперся, что Куло ушастый: подавайте, мол, эскудеро моего, иначе ни есть не стану, ни пить. Болен – к больному ведите, даже чума у него если.
Вот молодец дядька!
Конечно, не одни мы тут. Слева мавры, справа мавры, на нас поглядывают, зубы свои мерзкие скалят. Но все-таки!
– Велели мне не расспрашивать тебя ни о чем, – продолжал идальго, – да и самому от рассказа воздержаться, ибо мнится лекарю, что нам двоим сие вредно будет.
– И мне велели, – усмехнулся я, все еще глазам своим не веря. – Дайте-ка, рыцарь, погляжу я на вас!
А посмотреть и вправду было на что. Из всего прежнего остался на Доне Саладо только шлем его мятый. Ну, это я и раньше видел, зато теперь на носу у моего идальго окуляры появились со стеклышками толстенными, чуть ли не в палец каждое. А в придачу к ним – книжка, большая, как сундук. Еле-еле на коленях его худых уместилась.
– Экий вы стали, сеньор, – хмыкнул я. – Никак в Саламанку собрались, в университет тамошний?
Смутился дядька, по скамейке заерзал.
– И верно, Начо, негоже рыцарю странствующему окуляры цеплять, однако же счел я сие возможным ради книги этой, прочесть которую за истинное счастье почел.
– И что за книжка такая? – подхватил я тут же.
Думал я, в погребе проклятом сидючи, что, коль встречу идальго моего, тут же все ему расскажу. Ведь ясно – не только моей башке беда грозит, но и его тоже. Но как только увидел его, Дона Саладо, решил – не стану. Что толку? Дядька неглупый, сам уже что-то понял. А лишние страхи ему ни к чему. Лучше уж о книге поговорить.
…Да и что за вид
у меня будет? Дон Саладо мне про великанов с драконами рассказывал, а я ему про дуэнью глиняную с пергаментом под языком и про голову на крюке. Еще решит, что спятил я!– А помнишь ли ты, Начо, – с важным видом возговорил рыцарь, палец худой вверх поднимая, – как познакомились мы со спутником нашим, высокоученым сеньором Рохасом? Был между нами спор на дворе постоялом, что «Император Трапезундский» именуется…
– Именовался, – возразил я. – Угольки там сейчас. Черные!
– И верно, – кивнул мятый шлем. – Говорили мы тогда о рыцарстве, и вспомнил сеньор Рохас некую книгу, именуемую «Смерть Артуро», написанную англичанином сеньором Мэлори. И будто бы перевели книгу эту на кастильское наречие и напечатали ее способом книжного тиснения в городе Мадриде…
– Неужто она? – подивился я.
– Истинно так! – подтвердил Дон Саладо не без гордости. – Нашлась она в доме этом, и дали мне ее, и даже окуляры подарили…
– Лекарь подарил? – поинтересовался я.
Ох, понял я, что за лекарь рыцаря моего пользует! Благородного виду лекарь – и только по ночам приходит…Занят он днем – булькает.
– Верно, Начо, – согласился Дон Саладо. – И поскольку провожу я дни свои в непривычной праздности, то решил я провести время с великой пользой. И хоть не успел я прочитать ее всю, но просмотрел немало, особенно же начало и конец. Веришь ли, Начо? Написал эту книгу сеньор Мэлори, будучи в узилище, может, оттого и столь грустна она…
Вздохнул рыцарь – невесело так. То ли о неведомом сеньоре Мэлори сожалея, то ли о нас, грешных.
– И понял я, Начо, что в чем-то прав оказался спутник наш, сеньор Рохас. Видать, и вправду гибнет в мире этом славное рыцарство, а может, и погибло уже. И не в бомбардах дело тут, не в аркебузах и кулевринах. Сгинули обычаи благородные, и вежество, и обхождение, главное же – нравы добрые, вере христианской преданность. А без них – зачем же нужны мы?
И вновь вздохнул Дон Саладо, книжку раскрыл, принялся страницы листать.
– Послушай, Начо! Описывается тут прегорестная кончина благородного короля Артуро, смертельно раненного – увы! – своим собственным сыном. И вот отнесли славного Артуро в некую часовню у моря, и услышали вдруг крики на поле, где только что окончилась кровавая битва…
Наклонился мой идальго, окулярами чуть ли не самой страницы коснулся:
«– …Вдруг слышат они крики на поле.
– Пойди, сеньор Лукан, – сказал король, – и узнай мне, что означает этот крик на поле.
Сеньор Лукан с ним простился, ибо был он тяжко изранен, и отправился на поле, и услышал он, и увидел в лунном свете, что вышли на поле хищные грабители и лихие воры и грабят, и обирают благородных рыцарей, срывают богатые пряжки и браслеты, и добрые кольца, и драгоценные камни во множестве. А кто еще не вовсе испустил дух, они того добивают ради богатых доспехов и украшений…»
Покачал шлемом Дон Саладо, книгу толстую закрыл.
– Разве только о погибели Камелота пишет тут сеньор Мэлори? Не так ли погибло все рыцарство мира христианского во всех странах наших? И хоть до сего дня посвящают многих в звание рыцарское, и мечом плеча касаются, но мнится мне, что это грабители и воры друг друга возвеличивают…
Поглядел я на дом, что за садом спрятался. Если бы одни лишь воры и грабители!
– И вновь скажу: поздно довелось мне родиться, Начо! Не застал я времена славные, когда доблесть миром правила, когда сильный не обижал слабого и зло всегда встречало отпор.