Ола

Оказалось – не режут. Сам по себе кричит – сеньор Пенья, Адонис который. На кровать упал, бьется, пена на губах. Отпоил я его водой, подождал, пока затихнет.

Делать-то чего? Лекарей и прочих умников – полон дом, а сюда хоть бы какая собака забежала! Стукнул я в дверь коридорную, затем кулаками забарабанил. Да куда там, даже не кашлянули в ответ. Плюнул, к соседу постучал – тому, что с бородой. И тоже – молчок. Я к стеночке, которая на три буквы («гимель» – «бейт» – «гимель») открывается, – мертво! То ли засов задвинули, то ли бревном подперли.

Помирай, мол, сеньор Адонис, не надобен более.

Выпили – и выбросили!

Долго я рядом с ним сидел, с сеньором Пенья. Оклемался он чуток, в разум пришел, стал чего-то говорить. Да не понять только – тихо очень. Одно лишь уразумел: не хочу, мол, тут умирать. Грешно без исповеди да еще в стенах этих.

Стал я его, конечно, успокаивать, а самого злоба разбирает. Если уж не лекаря, так хоть попа привели бы! Или тут одни мавры живут? Так даже мавры к нашим, которые в Алжир попали, в рабство тамошнее, братьев-францисканцев пускают, потому как люди – не собаки все-таки!

Ну а здешние, видать, похуже собак.

Наконец заснул сеньор Пенья, укрыл я его да и к себе пошел – спать. Только, как стемнело, глаза и открыл. Плеснул в лицо водой – и на подоконник. Свежо, мандарины пахнут – и думается лучше. Тут бы, конечно, толстячок более меня сгодился, но делать нечего – приходится самому. Вроде как ниточки сплетаешь – одна к одной, чтобы веревочка получилась.

…А во дворе – непонятно что. Будто бы кричит кто-то, и даже не один. Глухо так, словно под землей. Или и вправду под землей?

В общем, стал я ниточки скручивать, что за эти дни к пальцам пристали. Первая не ниточка даже – петелька волосяная. А к ней в привесок сеньор Адонис, да свечки черные, да серьга моя. И все – узелком, а в узелке том – ее сиятельство. Теперь даже я мог бы сеньору лисенсиату растолковать, отчего это она на полвека моложе самой себя выглядит. Одно неясно – что меня уберегло? То ли булавка с камешками синими, то ли совет того, в повязке полосатой, то ли все вместе.

…А под окнами – перемена. Дуэнья появилась, да не одна, а с мешком. Длинный такой мешок – но легкий. На одном ее плече лежит. Подошла, под дерево мешок скинула…

С одним узелком ясно, а вот с другим хуже. Первая ниточка – сеньор маркиз, его булькающее сиятельство. Значит, всеми делами супруга его, Галатея которая, вертит? И королеве нашей пишет, и в совете Ее Высочества выступает? Так знали бы уже. Или его сиятельство недавно в уме повредился?

…А мешков-то уже два! Скинула дуэнья груз с плеча – и обратно пошла. Видать, за третьим. Жаль, не разглядеть, под деревьями лежат, а на дворе темно уже совсем…

Затем наши с Доном Саладо ниточки. Если мною думали Адониса-беднягу заменить, то идальго калечный им зачем? Ведь ясно, неспроста лекарь тот с ним лясы точит. Дон Хорхе вроде как в игру старинную играл, этот же о здоровье выспрашивает. А все к одному идет. Да только к чему? Не верить же байкам про мир неведомый, только моему рыцарю и доступный? Впрочем, я ведь и сам чуть было не поверил, когда по мечу пощербленному пальцем провел.

…Четыре мешка! Или она репу для кухни таскает? Много же тут репы едят!…

Теперь еще парни с Горы. Зачем их сиятельствам разбойнички? Не вяжется ниточка. А замок этот, Анкора? Вроде и не к месту, но ведь никто его не видел, а мы с Доном Саладо и с толстячком – совсем даже наоборот. Причем сеньора Новерадо именно идальго мой и встретил! Тот еще удивлялся очень.

…Шесть мешков!

В общем, не сплелась веревочка. И не скажешь, плохо ли это. Как бы на такой веревочке повеситься бы не пришлось!

Слез я с подоконника, на кровать рухнул, только собрался руки за голову закинуть…

Крик! Совсем рядом, громкий такой. То ли «А-а-а-а!», то ли «О-о-о-о-о!». Не в коридоре – под окном.

Не увидишь – тень на тени,Лунный свет закрыли кроны.Только крик – такой знакомый,И как будто легкий шелест.Хлопнул я по лбу ладонью:Думать надо, глупый Начо!В коридор, к соседней двери —Пусто в комнате у Пеньи.Табуретка вверх ногами,Книги – горкой, а окошко…Значит, верно говорил он,Что на воле гибель слаще!Понял я – ругаться поздно,Поздно связывать беднягу.Свистнул ветер – и подошвыПо траве скользнули влажной.А в саду гуляют тени,Шорох, шепот, шелест листьев.Оглянулся – вдруг увижу?Лунный лик блеснул сквозь ветви.Не увидел я – услышал.И упало сердце – поздно!

Споткнулся я о труп. Споткнулся – и почему-то сразу понял, что попалось под ноги. Я ведь не бежал – летел, думал, успею. Хорошо еще, кустов в саду мало, можно прямо между деревьями. Вот я и рванул – к воротам, мимо тех мешков, что дуэнья в черном на плече таскала.

И – споткнулся. Кажется, о голову. Мотнулась голова, дернулась.

Даже не взглянул – до того страшно стало. Но когда нога зацепилась за чей-то сапог…

…Все шестеро были тут – те, кого я днем у ворот встретил, бравые парни с Горы. Недолго довелось им его сиятельство ругать! Только зря они жаловались, будто не рассчитались с ними. Вот он, расчет. Все шестеро, один рядом с другим!

Глотнул воздух – не глотается. Выдохнул, что осталось – и к воротам.

Но все равно – не успел.

Седьмой труп возле самой стены валялся. Недалеко убежал бедолага Адонис! Да и то, как только сил хватило из окошка выпрыгнуть и сюда добежать? Очень, видать, не хотелось в доме их сиятельств Господу да Деве Святой душу отдавать. А что готовенький он, я еще на бегу понял, потому как не бывает, чтобы у живого – голова на сторону, подбородком чуть ли не к лопаткам. Так и лежал – на животе, а лицо вверх смотрело.

Хотел я к нему броситься, поглядеть, вдруг чудо какое, жив еще. Да только словно к месту меня пригвоздило. Семь холодненьких уже тут, восьмого не хватает. А восьмым-то я буду, больше некому.

Крутнулся я на месте…

Вот тут меня и накрыли!

Потом вспоминал – вспомнить не мог. Только пятна какие-то. Кажется, меня сразу по башке огрели, да я слегка уклонился, потому и на ногах устоял. А потом словно камень на горло упал.

…И лицо. Дуэньи этой в черном. Спокойное такое, как у младенца. На губах улыбка, глаза насквозь смотрят – будто меня, Белого Начо, уж и на свете нет. Да, в общем, так оно и было.

– И почему из-за какого-то наглого неуча достойные люди должны тратить свое время, тратить Нестираемые Имена, спасая этого мальчишку от его собственной глупости, достойной глупости самого Амнуэля, будь он неладен?

Седая борода, седые волосы под полосатым платком. А может, это просто лунный свет по комнате пляшет. Скачут пылинки в нестойком серебре. Вверх-вниз, вверх-вниз…

– Верно говорят мудрые: оставь дурака идти путем его, пусть его ведет осел, ибо они достойны друг друга…