Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке
Шрифт:
Гидрогеолог Эдуард Морозов, в своё время – комсорг СВГУ, вспоминал: «Однажды Олег прогулял 10 дней, а в „объяснительной“ Драбкину написал, что не выходил на работу, так как у него „был душевный вакуум“. Взбешённый такой наглостью Драбкин решил его уволить, но сначала хотел получить поддержку у комсомола. На заседании комитета комсомола с участием партийного куратора Гиттиса приняли решение поддержать решение администрации об увольнении Олега. За промежуток времени до собрания я понял, что творческому человеку иногда и не такое можно простить, и на комсомольском собрании выступил за то, чтоб администрация ограничилась выговором. Драбкин так и поступил. Куваев же на него обиделся». По мнению Морозова, в отместку Куваев наделил персонажа «Территории» Робыкина, в котором узнаётся Драбкин, отрицательными чертами, отсутствовавшими у прототипа.
В начале 1961-го Куваев пишет Попову, как его «скрутило» – вплоть до мыслей о самоубийстве. Две недели провалялся дома на кровати. «С работы в СВГУ мне, мягко говоря, придётся уйти – ведь не
«Рассказ написан не с наших позиций»
Для тоски имелись причины и литературного свойства. 12 августа 1960 года Куваев записывает: «26 лет… ни фига ещё не сделано толкового, и ведь даже решения нет: что мне делать за этими 26-ю». Тут же – план на год: «Вкалывать как бешеному и играть на двух клавишах: писательстве и специальности». Подобными записями он не раз отмечал свой день рождения. А казалось бы, вся жизнь впереди, молодой здоровый парень…
У Куваева не найти намёка на инфантильность – он рано повзрослел, на что были причины и личные, и поколенческие. Уже в 1964-м писал о себе: «Пора переставать быть мальчиком, время „начинающего таланта“ кончилось. Кончилось и время, когда и тебе прощают слабости и ошибки, и ты их себе прощаешь. Либо ты что-то есть, либо ты нуль».
Сначала Куваева – «открытого» в Певеке молодого литератора – публиковали охотно. Потом стало сложнее. Магаданское литературное и партийное начальство стало относиться к молодому писателю прохладно – может быть, потому, что он стал слишком заметен и «дерзок»… По словам Семёна Лившица (бывшего редактора альманаха «На Севере Дальнем» и редактора Магаданского книжного издательства), Куваев казался областному руководству «незаконопослушным и фрондирующим». Его обвиняли в «демагогии и нарушении комсомольской дисциплины». Как вспоминает Седов, в какой-то момент Олег решил «мирно» выйти из комсомола, попросту перестав платить взносы (членом ВЛКСМ он был с 1948 года, в 1962-м при поступлении на работу укажет в анкете: «Беспартийный, из членов ВЛКСМ выбыл…»).
На заседании бюро Магаданского обкома КПСС 30 июня 1961 года секретарь по идеологии Иван Каштанов выступил с докладом, подготовленным завсектором печати Владимиром Севруком (он потом займёт крупную должность в идеологическом отделе ЦК КПСС). Критике подверглась повесть «В то обычное лето». На защиту Куваева встал руководитель магаданского Союза писателей Борис Некрасов – и вскоре лишился должности.
В сентябре 1961 года рассказ Куваева «Берег принцессы Люськи» разгромили на заседаниях редколлегий газеты «Магаданский комсомолец» и альманаха «На Севере Дальнем». Против Куваева выступил редактор «Магаданского комсомольца» Владимир Новиков. Сотрудник «Магаданской правды», писатель Николай Козлов заявил: «Рассказ написан не с наших позиций. Герои рассказа живут и действуют вне нашей действительности. Этот рассказ космополитический. Эти парни свысока смотрят на человеческую организацию. Они держатся подальше от этой цивилизации, считая, что в этом их спасение. Автор зовёт назад, к предкам. А как автор пишет о нашем коммунистическом обществе? С насмешкой…» Семён Лившиц высказался мягче: «Мы должны помочь автору избавиться от всего наносного, от этой шелухи, литературного пижонства… Он, несомненно, очень талантливый человек». Директор издательства Павел Морозов сказал: «В идейном отношении рассказ Куваева тянет не в ту сторону. Конечно, не стоит его публиковать»…
В итоге «Люську» в Магадане забраковали. Рассказ «С тех пор, как плавал старый Ной» – тоже.
Впоследствии, вспоминая этот период, Куваев коротко написал: «К этой новой руководящей должности (в СВГУ. – Примеч. авт.) я, видимо, не был приспособлен – затосковал и неожиданно для самого себя уехал в Москву». Было от чего затосковать: Куваев мучительно думал, получится из него настоящий писатель или нет, а в Магадане его перестали печатать. Только что шла речь о том, чтобы уже в 1961 году выпустить книгу Куваева (в 1960-м он набрасывал примерный состав сборника, где среди знакомых нам ранних очерков и рассказов были и неизвестные: «Банка клубничного компота», «Русская песня»…) – и вдруг начинается шельмование, да ещё на уровне обкома. Он надеялся опубликоваться в Москве, за него даже ходатайствовал в журнале «Вокруг света» Андрей Попов, но пока результата не было.
Тогда-то Куваев и решил поехать в столицу и как-то поправить свои литературные дела. Парадоксально, но магаданские друзья-недруги Куваеву объективно помогли, фактически вытолкнув его из своего круга. В Москве его сразу приняли и заметили. Как знать – если бы в Магадане в те годы его дела шли лучше, не остался бы он «гением районного масштаба»? Этот вариант Куваев считал опасным. В 1968-м писал Мифтахутдинову: «Тебе надо (пусть на время) уехать из Магадана. У тебя возникает реальная угроза стать гением местного масштаба».
Искатель
Написав заявление на отпуск с последующим увольнением с должности старшего специалиста по геофизическим работам, Куваев уезжает в Москву. 25 сентября 1961 года записывает: «Возможно,
сегодня я в последний раз видел жёлтую колымскую землю… Уезжать жаль и не жаль».В Москве нарушитель комсомольской дисциплины идёт прямиком в редакцию комсомольского журнала «Вокруг света» с рассказами, отклонёнными в Магадане. Их сразу принимают, хотя двумя годами ранее этот журнал завернул как минимум два куваевских рассказа. Уже в № 2 за 1962 год «Вокруг света» печатает тот самый «Берег принцессы Люськи». Московские редакторы в отличие от магаданских не нашли в рассказе ни «космополитизма», ни «пижонства», ни «насмешек над коммунистическим обществом». История, характерная для нестоличных литераторов, пытающихся вести себя независимо, и подтверждающая тезис об отсутствии пророка в своём отечестве: земляки «съедят» охотнее всего.
Надо понимать, что попадание в обойму «вокругсветовских» авторов означало выход к огромной аудитории, рассредоточенной по всему Советскому Союзу. Если публикации в магаданской периодике можно было уподобить бросанию камней в средних размеров пруд, то текст, напечатанный в центральном журнале со столетней историей (первый номер «Вокруг света» вышел ещё в 1861 году), имел уже все признаки настоящего подводного землетрясения: на одной шестой части суши вызванное им цунами не пощадило ни одного газетного киоска. Такая большая зона массового читательского поражения создавалась и за счёт имперского размаха «Союзпечати», и за счёт невероятных, с точки зрения сегодняшнего дня, тиражей. Так, номер, в котором напечатали «Берег принцессы Люськи», разошёлся в количестве 180 000 экземпляров – ни один современный бестселлер и мечтать не может о столь фантастических показателях. Важно и то, что такие факторы, как установка на развлекательность, ориентация на массового читателя и преобладание документального материала, не мешали журналу «Вокруг света» поддерживать высокий уровень собственно литературной составляющей. Чему красноречивым свидетельством является, в частности, соседство «Берега принцессы Люськи» с текстами писателей высшей лиги: в первой половине 1960-х годов «Вокруг света» активно публиковал рассказы Антуана де Сент-Экзюпери, Рэя Брэдбери, Александра Грина, Константина Паустовского, Артура Кларка, Роберта Шекли и других талантливых авторов, причастных большой литературе.
Застолбив за собой участок «вокругсветовской» территории, Куваев поступил аналогично своему герою Чинкову: поехал в столицу, через голову магаданского руководства обратившись к начальству (в данном случае литературному) ещё более высокому. «Контрабандой» он привёз в Москву не золото, как Чинков, а «Люську».
Это была, бесспорно, этапная публикация. Если «За козерогами» – скорее ученический опыт, то «Берег принцессы Люськи» сразу был замечен, а спустя некоторое время даже экранизирован. Это помогло Куваеву не затеряться в пёстрой талантливой толпе шестидесятников. Можно сказать, что именно с этого рассказа писатель Куваев начался по-настоящему. Заметим, что уже здесь появляется центральная куваевская тема: человек и его работа. «Люська» была «кандидатской» Куваева в литературе, «докторской» спустя десятилетие станет «Территория».
Об этой «кандидатской» далее мы поговорим подробнее, а пока добавим, что вслед за «Люськой» в № 10 за 1962 год «Вокруг света» печатает «Ноя», затем – небольшую повесть «Не споткнись о Полярный круг». В том же году «Искатель» – приложение к журналу «Вокруг света» (оба названия придуманы как будто специально для Куваева) – публикует повесть «Зажгите костры в океане». Но в первом варианте повести герои искали киноварь – «красные, как незапёкшаяся кровь, хрупкие и мягкие камушки, из которых добывается ртуть», а теперь – металл мидий, содержащийся в фиолетовом минерале миридолите: «В коридорных спорах всплыло магическое слово „мидий“. Тот самый мидий, над которым чешет затылок товарищ из Госплана. Современная индустрия капризна. Она уже не может жевать чёрный хлеб угля и железа. Ей нужны индустриальные пирожные и витамины. Нужен мидий». И мидий, и миридолит Куваев придумал, возможно, по соображениям секретности. Вероятно, за этими полезными ископаемыми «маячит» фиолетовая литийсодержащая слюда лепидолит, для которой характерны примеси цезия и рубидия. Концевые созвучия слов «мидий» и «рубидий» наводят на мысль, что Куваев, создавая свой «художественный» минерал и его производные, опирался именно на рифмовку названий. Отметим, что Куваев испытывал несомненную тягу к ономастическим инновациям, которые не ограничивались царством горных пород и минералов. Так, в рассказе «С тех пор, как плавал старый Ной» жизнь главного героя на необитаемом острове скрашивают веточки селены и кассиопеи – растений, из которых только последняя реально существует. Селена же, судя по всему, получилась в результате авторской селекции представителей селеносодержащей флоры – различных растений, отличающихся повышенным содержанием химического элемента под названием селен (это могут быть, предположим, горчица или астрагал). Условно говоря, лунность придуманной Куваевым селены перекликается самым что ни на есть поэтическим образом с астральностью кассиопеи. Иногда, впрочем, названия подлинных природных объектов, упоминаемых Куваевым, как бы окутывались дымкой недостоверности, спровоцированной избыточным скептицизмом читателей. Например, в рассказе «ВН-740» река Амгуэма именуется «фантастической», поскольку, пишет автор, «в Москве мне не верили, что на Чукотке есть большая река под звучным названием Амгуэма, а один умник даже догадался, что я выдумал это слово от имени Аэлита».