Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле

Схоронив Гель-Эндам, Олег похудел и осунулся от горя. На его мрачном лице с жестко сжатыми губами, с глубокой морщиной на лбу отпечаталось выражение твердой решимости биться насмерть с ненавистными татарами.

Погрузив на ладьи пять сотен ратников, Олег устремился вверх по Оке к городку Льгову, а оттуда к Рязани. Двигаясь на веслах против течения, тяжелые насады медленно пробирались по широкой извилистой реке. Олеговы кормчие не могли использовать паруса, поскольку ветер дул им в лицо.

Наконец вереница крутобоких судов с высоко загнутыми носами, измученных сильным течением и противными ветрами, подошла к устью реки Трубеж. До Рязани было рукой подать. У Олега замерло сердце в груди, когда он увидел над лесом огромное облако дыма. Преодолев последний отрезок водного пути, насады приткнулись к дощатым мосткам рязанской пристани. Олег первым спрыгнул с корабля на берег, бросившись бегом по дороге, ведущей от реки Трубеж к Речным воротам Рязани.

Взбежав на взгорье, Олег остановился, бессильно выронив из рук щит и копье. Он увидел Рязань, лежащую в обугленных развалинах и окутанную дымом пожарищ.

Мамай без всякой пощады расправился с Рязанью. Татары сровняли город с землей, истребив и угнав в рабство большую часть его жителей. Лишь немногим рязанцам удалось спастись и укрыться в лесу за рекой Трубеж.

От сожженной Рязани Мамаева орда ушла к Зарайску.

На огромном пепелище копошились редкие кучки людей, собиравшие трупы и гасившие огонь. Трудились все вперемежку: бояре, ремесленники, смерды, холопы…

Пробираясь через руины, Олег наткнулся на группу женщин и подростков, грузивших на телегу мертвецов в окровавленных льняных рубахах. Среди этих усталых, почерневших от копоти рязанских вдов оказался боярин Клыч Савельич, перепачканный кровью и сажей с головы до ног. Сквозь дыры на его одежде проглядывало белое тело.

— А, князь-батюшка! — Клыч Савельич шагнул к Олегу и, кривляясь, отвесил ему небрежный полупоклон, раскинув в стороны руки, на которых висели рваные рукава его длинной миткалевой рубахи. — Рад приветствовать тебя на сем пожарище! Может быть, теперь твои слепые глаза, наконец, прозреют, а твой упрямый разум осознает правоту моих слов, когда я говорил тебе о необходимости союза с Москвой. Твое извечное упорство и гордыня, княже, являются источником всех наших бед. Может быть, сейчас ты уразумеешь, что все твои честолюбивые умыслы есть жалкая тщета, ибо без опоры на Москву ты слаб и ничтожен… Орда в любое время может раздавить и смешать с грязью твое княжество! — Клыч Савельич сделал широкий жест рукой. — Ну же, князь, полюбуйся! Вот к чему привело твое недомыслие, твое нежелание вступать в соглашение с Дмитрием! Тебя еще не утомила злоба против Дмитрия? В тебе еще сидит желание ездить на поклон к Мамаю?..

Олег холодно взирал на Клыча Савельича, храня мрачное молчание. Он мог бы приказать своим гридням, чтобы те оттащили дерзкого боярина в сторону, наградив его тумаками. Мог бы… Однако Олег не позволил своему гневу прорваться наружу. Стиснув зубы, он выслушал Клыча Савельича, не перебивая. Когда тот умолк, чтобы перевести дух, Олег заключил боярина в объятия, погладив его по взлохмаченным волосам.

Оказавшись в объятиях князя, Клыч Савельич разрыдался, как ребенок. Вся боль и страдания, пережитые им в эти страшные дни Мамаева нашествия, вдруг исторглись из него вместе с потоком слез. Олег и его свита двинулись дальше мимо дымящихся развалин, а Клыч Савельич продолжал рыдать, опустившись на обгорелое бревно.

Пробираясь к Спасо-Преображенскому собору, чьи блестящие купола с крестами сияли на солнце как-то особенно ярко на фоне окружающего храм черного обугленного запустения, Олег вдруг увидел Пентега сидящего с убитым видом на груде камней. Рядом лежало чье-то мертвое тело, завернутое в белый саван. Судя по очертаниям фигуры, под саваном находился труп невысокой женщины.

Услышав приближающиеся шаги, Пентег медленно поднял голову. Он был в кольчуге, из-под которой виднелся край длинной белой рубахи, на ногах у него были красные яловые сапоги. На поясе висел меч. Тут же на камнях были сложены шлем, щит и копье.

Приветствуя князя, Пентег поднялся с камней.

— Рад тебя видеть живым, друже! — промолвил Олег, протянув руку литовцу. — Кто это?

Олег кивнул на тело, закутанное в отбеленную холстину.

— Княжна Ольга, — тихо ответил Пентег.

— Как она погибла? — поинтересовался Олег.

— С мечом в руке, — сказал Пентег. — Не пожелала бегством спасаться.

Понимая, как велико горе Пентега, и не зная, какими словами его утешить, Олег молча положил руку ему на плечо. В нем самом сидела такая же невыносимая скорбь по умершей персиянке.

Если после набега Арапши уцелел хотя бы рязанский детинец, то после Мамаева нашествия от Рязани ничего не осталось, лишь каменные храмы уныло и одиноко высятся среди черных руин.

Переплыв в насаде через Трубеж, Олег отправился в село Борки, где находится его загородный терем и куда недавно перебралась его семья, счастливо избежав печальной участи.

Олег чувствует себя выжатым, изнуренным. Ему кажется, что даже небо отвернулось от него. Ужасные картины мертвого города стоят перед Олегом, от этого никуда не деться. Олега невольно посещает мысль: «Хорошо бы умереть. Теперь все равно». По пути в Борки Олег пришпоривает коня и намеренно уходит галопом далеко вперед, подальше от своей свиты. Олега колотит нервная дрожь. Ему не хватает воздуха, грудь разрывает, плечи вздрагивают от рыданий.

«Я ничтожен и слаб. Судьба смеется надо мной! — думает Олег, вспоминая горькие упреки Клыча Савельича. — Господь от меня отвернулся! Лучший исход для меня — это смерть в сече! Я снова втоптан в грязь гнусными татарами на радость Дмитрию! Как мне отомстить Мамаю, коль я во сто крат его слабее! Каким образом?..»

Конь под Олегом летит галопом. Теплые струи воздуха осушают слезы на глазах и щеках князя. В Борках Олега встречают уцелевшие рязанские воеводы. Это приводит Олега в себя. Его больше не колотит. Вместо этого наваливается равнодушие.

В тереме уже накрыт стол. Евфросинья со слезами бросается на шею Олегу. Ей уже почти все известно, размах бедствия приводит Евфросинью в глубокое отчаяние. Страшась татар, она уговаривает Олега бежать в Коломну. Там безопаснее, московская рать защитит их.

Успокаивая Евфросинью, Олег хмурится. И в своем бедственном положении Олег не желает склонять голову перед Дмитрием, просить его о помощи. Уж лучше смерть!

За ужином Олег молчалив и угрюм, кусок не идет ему в горло. Евфросинья продолжает что-то говорить Олегу, на чем-то настаивая. Олег взирает на супругу невидящим взглядом. Евфросинья хочет увезти детей в Солотченскую обитель. Олег не противится этому, пусть едут, до затерянной в лесах реки Солотчи татары вряд ли доберутся.

Перед тем, как лечь спать, Олег собирает воевод. Ему надо знать, какие еще города опустошены ордынцами, много ли деревень сожжено врагами, сколько ратников наберется на данный день и час под рязанскими стягами. Выясняется, что татары взяли также Пронск, Ижеславль и Белгород. Продвигаясь к Рязани вдоль реки Прони, степняки обратили в пепел все села на своем пути. В рати рязанской не наберется и двух тысяч воинов. Упавшие духом воеводы в один голос не советовали Олегу вступать в сечу с татарами где бы то ни было. «Урон в людях и без того очень велик, княже, — молвили воеводы. — Мамаева орда все едино откатится обратно в Степь не завтра, так через неделю. Войско нам понадобится, дабы сохранить Рязанское княжество от развала. Соседи наши — князья муромские и мещерские — могут воспользоваться нашей бедой, чтобы урвать себе часть наших земель».