Олег Рязанский

– Кто же ты такой, добрый молодец?
– спросил Олег, невольно испытавший уважение к эдакому добротному кулачному бойцу.

– Староста, Габай мое имя.

– Дерешься ты знатно; однако, ныне великий пост.

– Дел ныне мало, князь-батюшка, вот и тешимся. А деремся мы по правилам: ниже пупка не бьем и лежачего не трогаем. Грех на себя не берем.

– Разместишь ли ты моих воев, Габай?

– Всех до единого размещу, - ответил тот, окинув взглядом подходившие рати.
– Мы, государь, давно тебя ждем. Ты наш князь-батюшка, а не самозванец Володимер...

– Много ль сирот так мыслят?
– вопросил Олег.

– Смерды моего села все так мыслят, княже. Да и как иначе? Ты нам по праву дан и правил своей землей разумно. Володимер же посажен на Рязань из чужой руки. И не успел сесть на твой стол, как тут же стал ломать прежний уряд...

– Что-то я не слыхал о том, - сказал князь (слышал, но хотел услышать из уст сельского старосты).
– Каковы мои порядки он поломал?

– Да вот намедни прикатили к нам с порожним обозом сборщики - драть налог с наших крестьян. Подавай им зернового хлеба, мяса, меда... Твои-то, княже, брали с нас кормы два раза в год, на Петров да на Рождество. К таковому порядку привыкли. А Володимеру подавай ещё и на масленицу... Мужики - за вилы и топоры. Сборщики вовремя сбежали - не то быть бы греху! Нет, Володимер - не наш государь. Разбойник он, а не государь! А коль я не прав, княже, вели меня выпороть.

Габай, в подтверждение того, что он сказал не ради красного словца, согнулся, как бы подготавливаясь к удару плетей. Олег улыбнулся глазами.

– А не выпороть, - так вели своему самому крепкому кулачному бойцу побить меня в поединке, - добавил Габай, разогнувшись и пошевелив покатыми плечами.

– А что? Есть у меня таковой, - Олег весело покосился на Тимоша - тот слыл по Переяславлю как отменный кулачник; в часы веселого досуга Олег не отказывал себе в удовольствии понаблюдать, как бьется на кулачках этот боярин.
– Опробуй-ка, Тимош, этого удальца.

– Не премину, княже, - тотчас отозвался Тимош Александрович, соскочив с коня и бросив поводья стремянному.

Бились недолго: Габай с третьего удара сшиб с ног Тимоша, что произвело на Олега и его воевод ошеломляющее впечатление.

– Княже, - сказал Тимош, встав на ноги и дружески обняв победителя. Возьми его в свою дружину. Не то я его приглашу в свою.

– А и возьму, коль согласится, - ответил Олег совершенно уверенный в том, что согласится, ибо служба в дружине князя почиталась делом и почетным, и выгодным.
– А теперь, Габай, вели твоим людям разместить воинов...

Габай подозвал нескольких человек и приказал им обеспечить кров всем ратным. Самого же князя и его воевод пригласил к себе домой. Дом его, по соседству с церковью, выделялся среди прочих изб крестьян гораздо большими размерами и толщиной бревен. Обширным было и подворье - оно свободно вместило в себя несколько десятков лошадей.

Прежде чем ввести гостей в горницу, Габай распорядился очистить помещение от живности. Стайка прыгучих курчавых ягноков, десятка два, тотчас были выпровождены в один из хлевов, в то время как двух рыжих телят сам хозяин перенес из горницы в другую избу. После очистки горницы от соломенной подстилки хозяин ввел гостей, и Олег с удовольствием потопал по полу: он был не земляной, как в те времена было принято у крестьян, а деревянный, из плах.

– Как у доброго боярина, - заметил одобрительно.
– Таракан, клоп водится?

– Таракана вывел - выхолодил избу под Рождество и морозом его выморозил, а с клопом не управился. Супротив клопа, князь-батюшка, мужик слаб - эту тварь на кулачки не вызовешь... И на холод клоп крепок.

– Ну, ништо. Воеводы мои устали - клопы им не помеха.

Хозяин пригласил гостей за стол, уставленный постными закусками и вскоре явилась в горницу с подносом румяная старостиха - в длинном, до пят, платье с каймой из кружев, в высоком, шитом жемчугом, кокошнике. Каждому поднесла, по русскому обычаю, по чарке крепкого меда. Едухан, когда женщина поднесла ему чарку, вдруг ухватил её за стан и тут же получил от Габая крепкого щелчка деревянной ложкой по лбу. Рязанские воеводы рассмеялись, татары оторопели, а Едухан схватился за нож. Беду предотвратил Салахмир: перехватил руку гневливого брата.

Хозяин дома как ни в чем не бывало объяснил:

– Не знаю, какие у вас, татар, порядки, а у нас, рязанцев, не принято лапать чужих баб.

Князь Олег с легким упреком сказал, что мог бы и предуведомить о том гостя, а не бить сразу по лбу.

– Дак я не топором его ударил, - заоправдывался Габай.
– Нечто он не очухается от удара ложки? Ну, а коль я не так поступил - винюсь...

– Впредь больше так не делай. На них, татар, вся моя надежа.

Тут Габай осмелился подсказать князю, что сила князя не только в его собственных воинах и нанятых им татарах, но и в сиротах, крестьянах, среди которых немало сыщется тех, кто охотно вступится за князя. Да и сам он, Габай, коль князь дозволит, вступит в его рать...

– И много ль вас, таких охотников, сыщется?
– заинтересовался Олег.

– С полста верных.

– Ого!
– одобрили воеводы.

– Что ж, помощь сирот как нельзя ныне кстати, - сказал князь.

– Оружие у вас есть?

– Вил и топоров хватит.

"К топорам твоим добавим копий и рогатин, - размышлял Олег, взволнованный неожиданным предложением старосты встать в его ряды.
– Пешцев мне как раз не хватает. Коль Габай не ошибается - по пути ко мне пристанут ещё отряды крестьян..."

Так оно и случилось: в оставшиеся дни похода в рать Олега влились ещё несколько отрядов крестьян, обеспечивших ему перевес в силах над противником.

Владимир Пронский не успел как следует подготовиться к сражению. К тому же он сделал ошибку, клюнув во время боя на приманку: ложное отступление ордынского отряда принял за истинное, помчался основным отрядом за отступавшими и попался в заранее приготовленную западню.

Сам Владимир едва не убежал, но был настигнут, взят в полон. Олег, обгоняя повозку пленника, попридержал коня, всматриваясь в ненавистный ему посеревший лик Владимира. Его, крепко привязанного к саням, везли в Переяславль.

– Так-то, соколик, - процедил сквозь зубы Олег.
– Недолго ты погрелся на чужой печке...

Процедил медленно, наслаждаясь этой медленностью и презрительно щуря глаза на врага своего. Он испытывал ни с чем не сравнимое упоение. Мало того, что победу одержал блестящую и полную, после которой Владимиру уже никогда не поднять головы, он ещё получил удовольствие видеть повергнутого врага в самом жалком униженном виде - привязанного простыми крестьянскими веревками к саням, оборванного. Еще большее наслаждение он испытывал от сознания, что бросит врага в темницу и сгноит его там, как последнюю тварь. Да, так он отомстит врагу, и месть должна быть полная и беспощадная, способная возместить ему пережитые им страдания.

– Перехитрил меня...
– Владимир дернулся, норовя порвать верви, скрипнул зубами: - Что ж, убивай... Но попомни: Москва все одно отомстит тебе. Не увернешься от её карающей руки. И никакая ханша Тулунбек не убережет тебя...

Над ним взвилась плеть окольничего Юрия. Окольничий, видно, вспомнив, как был пленен в Пронске и как его держали взаперти, ударил по лицу пронского князя с потягом. Владимир мотнул головой, окропляя брызнувшей кровью свой кафтан и сани и уклоняясь от очередного удара. Олег пришпорил коня; свита - за ним. Из-под копыт - брызги коричневого от навоза, набухшего талой водой снега.