Олег Рязанский

Олег Иванович срочно послал Ивана Мирославича в Ростиславль, рязанскую крепость неподалеку от Коломны, разнюхать тамошнюю обстановку. Одновременно рязанская разведка следила за продвижением Тохтамышевой рати. Еще Олег Иванович отправил гонца в Брянск, к сестре, предуведомить о скором своем визите. Надо было просватать дочь свою, Настеньку (любили это имя рязанские князья!), за смоленского княжича Юрия, и он в этом тонком деле надеялся на помощь сестры.

Иван Мирославич уже выехал из Ростиславля. К его возвращению, упрежденные гонцом, вечером караульные на башнях уже перестукивались колотушками, дубовые ворота княжого двора были предупредительно распахнуты, и стражники-татары почтительно стояли с отведенными копьями. Сам князь вышел на крыльцо, взял Ивана Мирославича под руку и повел в повалушу. Бояре при свечах сидели по чину, каждый на своем месте, с нетерпением ожидая вестей. Распахнув коленями кафтан, Иван Мирославич сказал с расстановкой:

– Княже, разведал я, что в Коломну по зову Дмитрея Ивановича на сбор явился лишь он сам да двоюродный брат его Володимер Серпуховской... (Помолчал. Каждый обмысливал сказанное, памятуя, что два года назад, перед походом на Дон, в Коломну по зову того же Дмитрия явилось более двадцати князей...) Рать у них невелика. Думаю, с их ратью они не решатся дать бой Тохтамышу...

Опять пауза.

– Вот я и мыслю, - продолжал Иван Мирославич, - не ударить ли нам челом Тохтамышу, как ударил суздальский и нижегородский князь Дмитрей Константинович? Попросить обойти нашу землю краем...

Что и говорить, зять словно заглянул в душу тестя. В том положении, в каком очутился Олег, ничего иного и не оставалось, как, пренебрегши союзническими обязательствами перед Москвой, ударить челом царю. Тохтамыш не Мамай. Он чингисид, и он доказал свою силу: после многих лет смуты сумел взнуздать Золотую Орду. Он заставил уважать себя потомков Чингисхана, обязанных ему хотя бы тем, что он укротил Мамая, этого присосавшегося к их трону чужеродного темника, и тем спас честь династии. Судя по всему, Тохтамыш сел на престол прочно, и было бы нерасчетливо и недальновидно выступать против этого царя на стороне Москвы, союз с которой на условиях признания себя младшим братом московского князя Олег всегда считал для себя унизительным. Настала пора покончить с тем унижением. Конечно же, он не пошлет Дмитрию Московскому помогу, зная теперь доподлинно, что и подручные-то ему князья не встали ему под руку.

– И пусть, княже, душа твоя не терзается сомнениями!
– с жаром добавил Иван Мирославич.
– Не тебе, великому рязанскому князю, Рюриковичу, быть молодшим братом московского князя! Я прежде о том говорил и теперь говорю!

Сказав это с величайшей убежденностью, не забыв притом ввернуть насчет высокой родовитости своего тестя, чем, как зять, втайне очень гордился, Иван Мирославич тем не менее не мог удержаться от изъявления легкого упрека, прозвучавшего в самом тоне его высказывания. Этот упрек был понятен всем, и прежде всего Олегу Ивановичу: кто, как не Иван Мирославич, больше других переживал унизительные условия рязанско-московского договора?

И все же нелегко было Олегу Ивановичу отступаться от своих обязательств перед Дмитрием Московским. Если бы не припирала нужда, он никогда бы и не отступился. Но нужда ох как припирала! Прежде всего надо было позаботиться о том, чтобы избавить свою Рязанскую землю от разорения, а сделать это, не разорвав договора с Москвой, невозможно. Тохтамыш должен быть обнадежен в том, что рязанский князь не встанет под руку московскому. Как убедить в этом Тохтамыша? Как добиться его расположения? Чем умаслить его?

И эти мысли князя были угаданы Иваном Мирославичем.

– Дай, государь, полк в помогу Тохтамышу, - посоветовал он.
– Царь сразу увидит, с кем ты.

Но Олег Иванович возразил:

– Не мне, православному князю, помогать царю ненашенской веры против православного же князя, доброго моего соседа... Совесть моя была бы отягощена. Надо придумать что-то другое. Может быть, встретить его на рубежах нашей земли хлебом-солью? Показать ему броды на Оке? Эти броды татары и без нас сыщут, но, если укажем на них мы, Тохтамыш оценит это как услугу.

– Столь незначительной услугой не убедить его в нашей благонамеренности. Я бы, государь, предпочел послать ему в помогу отряд наших воинов.

Наступило молчание.Было о чем поразмыслить боярам. Но молчание длилось недолго. Попросил слово Епифан Кореев, чей острый ум был так ценим князем.

– Боюсь, княже, тебе придется не по душе мой совет, однако, учитывая сложность нашего положения, все же выскажусь. Послал бы ты, господин, к царю для переговоров самого-самого близкого тебе человека - и царь, я думаю, воспримет это как знак твоей верности, благонамеренности.

– Кого ты подразумеваешь?
– спросил князь.
– Если намек твой касается моего зятя Ивана Мирославича, который у меня из вас, думцев, ближе всех ко мне и правая моя рука, то я целиком и полностью принимаю твой совет и безо всякого сомнения отряжу зятя к царю Тохтамышу во главе посольства.

Епифан же, глядя на князя открыто и смело, сказал:

– Я имею в виду не Ивана Мирославича. В каком бы родстве с тобой, княже, он ни состоял и в какой бы чести ни был - все же он не самый близкий тебе человек. Не сочти за дерзость, коль скажу: не послать ли тебе в Орду одного из твоих сыновей?

Князь испытал досаду, в мгновенье переросшую в возмущение, готовое обрушиться гневом. Епифан обнаглел. Ведь послать к Тохтамышу в такое неспокойное время сына - считай, добровольно отдать его в заложники. Ибо кто поручится за то, что Тохтамыш не воспользуется случаем и не удержит княжича при себе? Только имея при себе в заложниках княжича, хан избавит себя от сомнений в благонадежности рязанского князя. В то же время другой частью сознания, более рассудочной, холодной, князь понимал: Епифан прав. Иначе он не стал бы навлекать на себя недовольство князя. Да и сам он, Олег, положа руку на сердце, разве так уж ни разу и не помыслил о том же, что советовал боярин? Конечно же, проворачивая в уме разные способы спасения своей земли, имел в виду и этот, но как самый крайний и запасной...

Справясь с приступом возмущения, Олег Иванович уже спокойно обсмотрел лица бояр: каждый из них, это было очевидно, мысленно был согласен с Епифаном, хотя вряд ли кто посоветовал бы вслух такое.

– Не рискованно ли ныне посылать княжича в Орду?
– спросил князь.

Как всегда в тех случаях, когда князь высказывал сомнение, дружно раздались голоса бояр в поддержку сомневающегося:

– Рискованно посылать княжича...

– По сути, кинуть его в пасть Тохтамышу...

Словом, Епифана щелкнули по носу. Тот, однако, не смутился. Сказал твердо:

– Превратности могут быть. Но если честно - иного выхода я не вижу.

И хотя в эту минуту Олег Иванович был почти уверен, что ни которого из сыновей не пошлет к Тохтамышу, он вновь испытал невольное уважение к Епифану, которому, для высказывания своих соображений, потребовалось определенное мужество. Теперь взор князя обратился на сыновей. Как они восприняли слова Епифана? Не смущены ли? Не напуганы?

Оба сына, и Федор, и Родослав, смотрели на отца спокойно. Нет, они не смущены. Не напуганы. Более того, судя по выражению их лиц, нетрудно было догадаться, что они не прочь хоть сейчас отправиться к хану выполнять ответственное поручение отца. Внезапно князь испытал тёплое отцовское чувство. "Хорошие у меня сыны, - подумал он.
– Небоязливы, послушны. Ревностно ждут часа стать достойными князьями". Особенно, как он заметил, горел желанием получить ответственное задание Родя. Глаза его блестели, щеки играли румянцем, крутой подбородок выдвинулся вперед...