Олений заповедник

Я старался забыть все это – слишком я это любил, и мне нелегко было думать, что я, наверное, никогда больше не испытаю этого чуда, но сейчас, на заре, когда запах Лулу еще щекотал мне ноздри, я понял, что могу увлечься чем-то другим и мне будет лишь грустно, что я променял свои самолеты на нечто другое, занявшее их место.

Думая об этом и о подобных вещах, я пошел по дорожке к своей машине. На полпути я присел на скамейку под развесистым кустом, глубоко вдыхая новый для меня воздух. Вокруг царил такой покой! Неожиданно из ближайшего коттеджа раздались звуки ссоры, обмен двумя-тремя фразами, дверь в стене распахнулась, и из дома вышел, пошатываясь, Тедди Поуп в свитере и комбинезоне, но босой.

– Ах ты, сука! – крикнул он, обернувшись к двери.

– Держись от меня подальше! – раздался голос теннисиста. – Я не желаю повторять тебе это.

Тедди ругнулся. Он изверг такой поток ругани и так громко, что я уверен, все, кто спал поблизости, потянулись за таблетками, чтобы крепче заснуть. Дверь бунгало снова распахнулась, и появился Мэрион Фэй.

– Пойди порастряси свои телеса, Тедди, – сказал он спокойно, вернулся в дом и закрыл за собой дверь.

А Тедди обернулся и посмотрел в мою сторону пустыми глазами – возможно, он видел меня, а возможно, не видел ничего.

Я наблюдал, как он, пошатываясь, пошел вдоль стены, и невольно последовал за ним на расстоянии. В одном из маленьких двориков «Яхт-клуба», где фонтан окружен несколькими юкками и стеной бугенвиллий, Тедди Поуп остановился и позвонил из телефонной будки, увитой ползучими розами.

– Я не смогу так заснуть, – произнес он в трубку. – Я должен поговорить с Мэрионом.

Ему что-то сказали в ответ.

– Не вешай трубку, – громко потребовал Тедди Поуп.

На одной из дорожек показался Герман Теппис, словно ночной сторож, совершающий обход. Он подошел к Тедди Поупу, встал с ним рядом и с треском опустил трубку на рычаг.

– Ты не человек, а позорище, – сказал Герман Теппис и, не добавив ни слова, продолжил свой путь по дорожке.

А Тедди Поуп, спотыкаясь, отошел от телефона и остановился возле иудина дерева. Он прильнул к стволу, словно это была его мать. И заплакал. Я никогда еще не видел такого пьяного человека. Он всхлипывал, икал, пытался даже жевать кору дерева. Я тихонько отступил: больше всего мне хотелось сейчас исчезнуть. Отойдя на некоторое расстояние, я услышал голос Поупа.

– Ты мерзавец, Теппис, – кричал он в пустоту, – всегда знаешь, что можешь предпринять, Теппис, ты, толстый мерзавец.

Я представлял, как он стоит, прижавшись к иудину дереву щекой. И медленно поехал домой, так и не попытавшись найти Айтела.

Часть третья

Глава 10

Женщины, которым довелось хорошо меня узнать, рано или поздно всегда утверждали, что у меня слишком холодное сердце, и хотя это женская точка зрения, а женщины редко знают, что происходит в сердце мужчины, полагаю, в их словах есть доля истины. Первым хорошим английским романистом, которого я прочел, был Сомерсет Моэм, и вот что он где-то написал: «Всякий человек таков, каким он должен быть». В ту пору я именно так думал и носил это в себе в качестве рабочей философии, но я полагаю, что, вконце концов, из правила надо делать исключение, так как мне кажется, что некоторые люди немного лучше, другие немного хуже, чем они должны быть, а иначе Вселенная представляла бы собой просто сложный часовой механизм. Тем не менее я едва ли могу считать себя самым теплым парнем, разгуливающим по свету.

В каждом из нас сосуществуют несколько разных людей, и во мне живет среди прочих журналист светской хроники, каким я мог бы быть. Возможно, я был бы плохим журналистом – я склонен быть честным, – но я стал бы первым, кто считал это искусством. Не раз я думал, что газетчик одержим стремлением выявить факты и исказить их, а романист – галерный раб своего воображения, ищущий правду. Я знаю, что должен прибегнуть к помощи воображения, чтобы изложить многое последующее.

В особенности роман Айтела с Иленой Эспосито. Я слегка сомневаюсь, мне ли дано это описывать. Я кое-чему научился в Дезер-д'Ор, но Айтел во многом отличен от меня, и я не знаю, сумею ли войти в его стиль. Однако воображение становится пороком, если им не пользоваться. В один из ближайших дней я намерен засесть за книгу, действие которой разворачивается в городе, где я был всего двадцать минут, и если я достаточно хорошо ее напишу, все будут считать, что я прожил там двадцать лет. Так что ни к чему извиняться – я нахально считаю, что знаю,как все было, – во всяком случае, все в Дезер-д'Ор знали, что роман Айтела с Иленой начался удачно.

Когда Теппис велел Айтелу покинуть прием, Айтел пришел в преотличное настроение, ибо для самоутверждения ему обычно требовалось совершить нечто, крайне для него невыгодное. Шагая к машине об руку с Иленой, он изображал людей, с которыми они разговаривали на приеме.

– Обожаю итальянок – столько достоинства, – произнес он, подражая Дженнингсу Джеймсу.

Илена, задохнувшись от смеха, смогла лишь выговорить:

– Ой, прекратите!

Когда они подъехали к его обиталищу, она, естественно, вошла в дом вместе с ним. Он приготовил ей и себе выпить и сел рядом, считая, что наилучшим лекарством для нес будет мягкое слияние, свидетельство его симпатии к ней. Однако кровь так и стучала в его висках.

– По-моему, я вас раньше уже видел, – сказал он, помолчав.

Илена кивнула:

– Да. Но вы даже не смотрели на меня.

– Этого быть не может, – сказал он со своей самой чарующей улыбкой.

– Нет, это правда. – Она кивнула с серьезным видом. – Я работала кастеляншей в «Сьюприм». Как-то раз я приносила вам для просмотра пару платьев, и вы не обратили на меня никакого внимания. Смотрели только на платья.

– А я считал, что вы исполнительница фламенко.

– Илена передернула плечами.

– Я хотела ею стать. И время от времени мой агент добывал мне работу на пару вечеров. Но карьеры я не сделала.

Слушая ее, Айтел представил себе, через каких мужчин она прошла: неоперившиеся агенты, безработные актеры, владельцы компаний по торговле недвижимостью с конторой в одной комнате, музыканты, один или двое с именем, – на одну ночь, возможно, кто-то с именем, вроде него.

Ему не хотелось говорить о Муншине, но его разбирало любопытство.

– Колли говорил, что познакомился с вами на благотворительном вечере.

Она рассмеялась.

– Это версия Колли. Он любит сочинять. Да он ни разу даже не видел, как я танцую. Он все время внушал мне, что я слишком заторможенная.

– Как же вы познакомились?

– Колли не такой, как вы. Он меня заметил. – В ее зеленых глазах были смешинки. – Я тоже не раз показывала ему костюмы, и под конец Колли пригласил меня поужинать. – Она издала тяжелый вздох. – Знаете, чего я не могу простить Колли? Что он заставил меня уйти с работы и посадил в квартире. Он сказал, что не сможет встречаться со мной, если я останусь на работе в «Сьюприм». – Она скривила свой детский ротик. – Вот так я стала содержанкой. Наверно, потому что я ленивая.

Тем временем Айтел внимательно изучал ее, прикидывая, нельзя ли дать ей маленькую роль в фильме. Не подойдет. Это сразу видно. Печально, но факт: нос у нее слишком длинный, а чувственные ноздри еще больше раздует камера.

Он решил переменить тему разговора.

– Вы когда-нибудь катались на лыжах? – спросил он.

– Нет.

– Надо будет как-нибудь этим заняться. Нет ничего лучше лыж, – сказал он таким тоном, словно через час они уже будут лететь на лыжный курорт.