Ольга-чаровница и змиев сын

Ольга сделала шаг назад. Смотреть в пропасть более не требовалось: ее хозяин был рядом.

— Еще.

«И зачем его такого бояться?» — нехотя подумала Ольга. Нехотя лишь потому, что думать откровенно не желала. Ей бы сейчас застыть мошкой в янтаре: себя забыть, и ни о чем ином не думать. Да только кто ж позволит?

— Действительно, — Кощей хмыкнул. — Не позволю. И… уж коли бояться, то точно не тебе. Ну? Чего ждешь? Отступи уже от края окончательно, чтобы я не тревожился почем зря.

Пришлось повиноваться: такому не откажешь. Еще три шага. И три по трое. Только тогда страх явился, и Ольга постаралась как можно скорее усмирить взбесившееся сердце и перестать думать о том, сколь долго летела бы вниз, прежде чем разбиться и не оставить от себя даже мокрого места.

— Умница.

Кощей тихо вздохнул, исчез из-за спины, тотчас тьма сгустилась на краю пропасти, заметалась черным вихрем, полным ярких искорок, ветвистые молнии трижды о скалу ударили — невероятно красиво! — а затем Кощей появился уже во всей своей красе. Высокий, статный, только худой очень. Глаза яростной сталью полыхают, однако огонь этот вовсе не на Ольгу направлен, иначе сгорела бы быстрее бересты, сунутой в огонь. Красив, желанен. Ни одна не устоит. Может и Ольга в конце концов уступила бы, да только Горан слишком глубоко в сердце засел — разве лишь выдрать с мясом и кровью. Проще само сердце из груди вынуть и растоптать.

— А от меня мать отреклась, — зачем-то сказала Ольга. Голос прозвучал безжизненно.

— К лучшему, — отмахнулся Кощей, — да ты и сама так считаешь.

— Считаю, — согласилась-откликнулась-повторила Ольга.

— Наверное, хотела спросить о чем-то? Не каждый нашел бы меня здесь: у пропасти.

Еще недавно сильно хотела Ольга вызнать у него все о себе. Не сомневалась — знает. А сейчас решила не спрашивать. Все случившееся — случилось. Стоит ли ворошить прошлое?

— Да нет, — прошептала Ольга, откашлялась и проговорила уже нормально. — Хотела лично принести благодарность за помощь.

— М?.. — кажется, Кощей выказал удивление, хотя Ольга, разумеется, не собиралась ошибаться по этому поводу.

«Он столько на свете живет, что представить боязно, — подумала она. — И здесь я такая явилась-не запылилась, удивила царя Нави».

— Давно, очень давно живу, Ольга, — ответил на ее мысли Кощей, — а удивляться не разучился. Вероятно, лишь потому и жив до сих пор.

Он щелкнул пальцами: длинными узловатыми и худыми, безупречными, как и сам. Исчезли скалы, туман и облака, тьма и бездна бездонная, возник же зал огромный зеркальный. То ли Кощей перенес и себя, и Ольгу так, что она не заметила, то ли и не было здесь никогда пропасти — почудилась.

— Конечно, почудилась, — сказал Кощей. — Ты ведь по грезам путь сокращала.

— Я не умею по грезам ходить, — возразила Ольга.

— Теперь умеешь, да не о том речь. Будь гостьей во дворце моем, сделай милость.

Стоило последним словам отзвучать, тотчас же стол появился, скамьи при нем, скатерть, а на ней самовар пузатый, да всевозможные кушанья, ни одно из которых Ольге в рот не полезло бы сейчас, даже из одной лишь вежливости. Однако она присела на скамью напротив хозяина.

«Это какая же пропасть в его душе хранится, если я по грезам шагая, к бездне вышла, — подумала Ольга. — Или не в его душе, а в моей?..»

Но отвечать и на эти мысли Кощей не пожелал.

— Ты ж сама не спросишь, придется мне рассказывать, — начал он и действительно поведал: и про коварный план Моревны в Явь, минуя его царство, попасть. Всего-то и понадобилось лешего умаслить проход открыть в сердце леса заповедного и терем возвести. Пусть жила в нем Моревна, как в тюрьме, не способная и шага ступить за пределы, а все равно в Яви.

— Как?! — воскликнула Ольга. — Леший?..

— А ты думала, просто так он помогал тебе и настолько самого слова Навь боялся? — вопросом на вопрос ответил Кощей. И улыбнулся, не иначе любопытство в глазах ее разглядев.

А Ольга действительно увлеклась рассказом. Пустота в сердце никуда не исчезла, но словно бы отступила.

— Богато отдарилась, — молвил Кощей, — вот и потворствовал ей леший: вначале по своему желанию, затем… уж поделать ничего не мог. Куда какому-то духу лесному против самой Моревны?

— Выходит, что он не просто помог, а ошибку свою исправлял? — спросила Ольга.

— Скорее, сжить со свету пытался, — усмехнулся Кощей. — Это сколько ж коряг ты оживила и с собой таскала. Будь ты только человеком, высосали б тебя, умертвили, до Горана дойти б не успела. Да и этот… змий летучий — еще тот… злодей. Был. Не требовалось сильно голову ломать для понимания: убил бы тебя, умучил.

— А он не стал, — Ольга прикусила губу: «Потому что душу изорвать намного больнее, чем тело».

Кощей лишь головой покачал на мысли эти.

— После того, как Моревна в тереме поселилась, люди в чаще пропадать начали. Кровожадное зверье расплодилось, принялось на дороги выходить, грызть путников. Несколько деревень, что на опушках находились, от болезней-хворей повымерли. Нечисть совсем страх потеряла, силу Моревны почувствовав. И это она еще сдерживалась. Неистова матушка твоя, Ольга, тем паче, когда мир принимать ее отказывается. Явь всеми силами вытесняет за грань тех, кто ей не принадлежит, причем, чем пришелец сильнее, тем яростнее. Ревнива Явь к тем, кто законы ее попирает. Правян это тоже касается, оттого ходят по свету, нацепив образы калик перехожих да всяческих юродивых. Оттого и принято на Руси убогих не обижать — слишком многие князья, витязи, богатыри да крестьяне в свое время спотыкнулись на неучтивости. Разве лишь Велес-ключник вне законов, ведает любые тропы, всякую дверь отворить способен.

Ольга проклятие прошептала, Моревну помянув.

— Не кручинься, девица. Дочь за мать, как и сын за отца, неповинны. И я был бы последней гадиной, если бы тебе мстить решил за все, что испытал когда-то, да и испытаю еще не раз. В том же, что она людей умертвляет, а нечисть усиливает… — Кощей развел руками. — Этим она главную ошибку совершила. Ворон мой — птица беспокойная, благо, что еще и вещая — везде летает, особенно там, куда сердце ведет. А ведет — где неспокойно: на поля бранные, погосты да в моровые деревни. Вызнал он, что за беда приключилась, к терему пробрался, едва в клетку не угодил… Хотя, угодил конечно. Леший его тайком выпустил и слезно умолял передать мне просьбу о прощении. Пока в Навь выбирался, половину перьев в кустах колючих чуть не оставил, крови пролил — на кустах тех аж алые цветы выросли. Однако примчался, рассказал все, как есть.

— И ты… — затаив дыхание, спросила Ольга.

— А я пределы царства своего покинуть не смею до глухого времени предзимнего. До него же тогда ой как долго было. Уж я Велеса уговаривал, а тот отговаривался: мало, мол, люди верить стали, заветы предков не соблюдают, на кривду заморскую заглядываются, нет у него сил в неурочный час путь отворить.

Ольга нахмурилась.

— Баял, конечно же, — усмехнулся Кощей. — Восхотел бы — ничто не помешало. Однако очень не желал братец допустить схватки новой между мной и Моревной. Явь в ней не просто могла пострадать, долго раны залечивала бы. Потому пришлось Ворону дозором лес тот облетать и следить, что будет. На счастье аль беду, в тех краях богатырь заплутал. Никто его не съел, мавки да русалки не соблазнили, в болоте не утоп и кругами ходить отказался. Почти без помощи птицы моей, между прочим. Чего бы ни делал леший, как ни куражился, а все богатырю нипочем: вышел-таки к терему. Был то твой батюшка, Ольга. Ну а выкрасть тебя опосля рождения уж я его надоумил… впрочем, лукавлю: Ворону лучше говорить с людьми удается, он в душах читать умеет.