Ольховая аллея. Повесть о Кларе Цеткин

От двух коротких слов «только что» это событие — принесли первую печать первого рабочего государства! — как будто произошло на их глазах. На глазах Клары и Франца. Да, тогда еще был жив Меринг, и его старые глаза долго рассматривали ясно получившийся оттиск печати. И русские слова на ней.

— Смотри, Клара, — сказал он своим тихим голосом, который становился таким сильным, когда он говорил с трибуны, — посмотри, он уже закончил письмо. Видишь: в первом постскриптуме он передает привет от своей жены. И тут как раз приносят печать. И конечно, некоторое время он ее рассматривает. И конечно, радуется. И пишет этот второй постскриптум насчет печати!

От слов Меринга Кларе еще яснее представилось, как Ленин радуется первой государственной печати первой Советской Республики. Но она представила себе Ленина таким, каким его видела первый и последний раз в Штутгарте на конгрессе. А с тех пор ведь прошло больше десяти лет. И теперь после того письма прошло еще два года, и наверное, эта печать скрепила уже множество документов русской революции. И к ней привыкли. Но почему-то Кларе думалось, что время от времени Ленин берет в руки печать и, как в первый раз, удивляется и радуется ей.

Как странно: ее собственная судьба, судьба немецкой женщины, оказалась так тесно связана с Россией.

Когда Клара впервые услышала о ней? Нет, не об ее огромных пространствах и жестоком климате, не о силе ее оружия и величии ее правителей. Не те слова, которые падали со школьной кафедры, круглые и звонкие, как монеты с отчеканенными на них безглазыми лицами монархов. И не те туманные, стершиеся от времени полубыли, которые разматывал длинными зимними вечерами старый солдат, привратник Иозеф, перед девочкой из серого дома на Мошелесштрассе.

Эта страна открылась ей много позже. Так случилось, так счастливо случилось, что именно любимый человек открыл ей все, что составило смысл ее жизни. И среди того многого, что ей открылось, была родина ее мужа, его суровая родина. А когда Клара вошла в и мир политической борьбы, тогда для нее и ее единомышленников Россия стала примером. Подумать только, что тогда, в 1905-м, после девятого января, они все, и Роза, и Франц, и тогда ведь был во всей своей силе Бебель, — они верили в то, что руководство германской партии выступит против злодеяний русского царизма! Что лидеры дадут высокий пример. Ведь это германская социал-демократия! Аванпосты… Но руководители воды в рот набрали, когда надо было поднимать массы! Все эти бонзы уже тогда взращивали в глубине своих душонок семена измены! Тогда они: Клара с Розой и все те, которые не сдались в тяжелые времена, не стали молчать.

А когда в России победил Октябрь, это переменило всю их жизнь. И наполнило ее новым смыслом. У Клары уже не было тогда «Равенства». Но на страницах «Лейпцигской народной газеты» она полностью высказалась. И те, кого она назвала «знахарями и аптекарями от социализма», — получили свое. Вот тогда она написала Ленину большое письмо — их общее «спартаковское» письмо. Какие это были дни! Дни ликования, дни триумфа. Нет, они, спартаковцы, вовсе не преуменьшали трудностей русской революции. Они понимали их и спешили на помощь ей на всех парусах. И тогда яснее и непереносимее стало все, что мешало им, немецким коммунистам, идти вперед.

Но прошло еще много времени, и много произошло событий, пока Клара смогла порвать с «независимыми», продавшими свою независимость. Это случилось весной 1919 года. Она объявила о своем выходе из Независимой социал-демократической партии. И об этом же она говорила на внеочередном съезде партии. О том, что дальнейшее сотрудничество с правыми в Независимой социал-демократической партии для нее дело совершенно невозможное. Она отмежевалась от нее. Сорок лет борьбы за социализм дали ей право тогда сказать: «Как бы я ни была стара, — а мне, возможно, осталось уже не так много жить, — я хочу все-таки то время, в течение которого я еще смогу работать, стоять на той стороне, бороться в том лагере, где кипит жизнь, а не там, где царят развал и бессилие. Я не хочу еще при жизни ощутить на себе дыхание политической смерти».

Она волновалась. Очень волновалась. Она впервые сказала о своей старости, но чувствовала ее ведь уже давно. А теперь начинала все сначала. И в этот миг она услышала, как одинокий голос взволнованно крикнул откуда-то из глубины зала: «Браво!». И тогда, уже спокойнее, она продолжала: «В такое время, когда пробьет великий час, на посту должны быть достойные. Нам нужны будут настоящие люди, готовые действовать в любое время. А для этого им нужны настоящие лозунги. Выбор один: капитализм или социализм. Никаких соглашений».

Эта ее решительность тоже была подсказана победившей в России революцией. Чтобы стать ее союзницей в Германии, надо было прежде всего очиститься от оппортунизма.

Когда Клара вступила в молодую Коммунистическую партию Германии, стала членом ее Центрального Комитета, она обрела второе дыхание. От имени молодой партии она обратилась к Советской России. Это была дань уважения к ее героической борьбе против внутренней контрреволюции, против капитализма во всем мире.

Впервые взойдя по ступеням рейхстага как его депутат, она в первой же своей речи произнесла клятву верности в борьбе рядом с русскими пролетариями. И за этим следовала напряженная и опасная работа по срыву военных поставок Антанте для ее похода против большевиков.

Так, не очень последовательно, повинуясь внутренней потребности, вспоминала и размышляла Клара, а поезд мчал ее уже по новым местам, и она не отходила от окна, отдавшись отрадному ощущению приближения к цели.

Она много раз пересекала границы многих государств. Иногда это было обычным, иногда тревожным, изредка — опасным.

Сейчас она ехала в Москву как делегат Конгресса Коминтерна. Но была другая тревога: какой увидит она Россию? Что даст ей первый взгляд, первый час, первый шаг?

Она смотрела на уходящие назад ржавого цвета равнины, безлюдные и печальные, и на редкие селения, черные избы которых взбегали по невысоким холмам, а иногда закатное солнце ударяло в стекла маленьких окошек, и тогда казалось, что за ними бушует пламя. Потом пошли леса, и было необычно, что они так близко подходят к путям, тянутся так долго и как будто смыкаются где-то впереди, где железная стрела поезда вонзается в зеленую массу, терпко пахнущую прелым листом.

В Гатчине ее встретили защитники Петрограда, не так давно разбившие под стенами города белогвардейские банды Юденича. Среди встречавших были и старики и юноши. Они были одеты кто как: в потрепанные солдатские шинели и фуражки без кокард и в рабочие куртки. Кларе показались знакомыми их широкие жесты, и оживленные лица, и свободная речь, слов которой она не понимала, но схватывала интонацию. Они показались ей похожими на восставших моряков Киля.

Среди встречавших был вернувшийся из германского плена солдат, и на ломаном немецком он сказал Кларе, что они посланцы всего рабочего Петрограда; что встречать ее хотели все, но было решено, что выберут из тех, кто участвовал в боях за Питер; что они рады ее видеть, потому что знают ее давно и любят ее как братья по классу. Как младшие братья — старшую сестру и великую революционерку! Но, может быть, он плохо говорит по-немецки и она не поймет его?

Но Клара сказала, что поняла его очень хорошо. И очень хорошо понимает остальных, хотя они не говорят по-немецки.