Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

В том же году он издает у Рандюэля сборник под заглавием "Литературная и философская смесь", составленный из юношеских его произведений, которые он слегка подправил. Он выпустил этот сборник с целью сопоставить взгляды "юного якобита 1819 года" со взглядами "революционера 1830 года" и показать, что если его воззрения изменились, то это произошло с полной прямотой и бескорыстием. Об этом сборнике статей говорили мало, Гюстав Планш поместил заметку в "Ревю де Де Монд": "Господину Гюго в интересах его славы не следовало бы извлекать эту книгу из праха забвения, в который она была погребена..." Сент-Бев опубликовал по поводу "Этюда о Мирабо" статью - хвалебную в отношении Гюго-писателя, но (как тот справедливо заметил) враждебную в отношении его как человека. Виктор Гюго тотчас написал Сент-Бесу: "Я нашел в статье, мой бедный друг (на нас двоих она произвела такое впечатление), бесконечные похвалы, выраженные в великолепных фразах, но, по сути дела, - и это глубоко меня печалит - в ней нет благожелательности... Я предпочел бы поменьше похвал и больше симпатии... Виктор Гюго преисполнен восторга, но Виктор, ваш старый друг Виктор, удручен". Сент-Бев протестовал, говорил о дружбе, "которая в конце концов была моей первой заслугой в литературе, как была она первым большим чувством в моей жизни". Но он напрасно расточал свои вкрадчивые любезности. Враждебные слова, переданные другими разговоры бесповоротно испортили отношения былых соратников. Разрыв произошел круто, 30 марта 1834 года Сент-Бев пишет Гюго:

"Ну что ж, остановимся на этом, прошу вас. Достаточно уж толковать; я не скажу, как вы, - о недостойных людях, я скажу - о недостойном предмете. Пишите нам прекрасные стихи, а я постараюсь писать о них добросовестные статьи. Вернитесь к своему творчеству, как я вернусь к своему ремеслу. Мне не воздвигли храм, и я никого не презираю. У вас есть храм, избегайте устраивать там скандалы..."

Виктор Гюго - Сент-Беву, 1 апреля 1834 года:

"Столько ненависти и столько подлых преследований направлено против меня, что разделять со мною это бремя нелегко; я прекрасно понимаю, что даже самой испытанной дружбе это не под силу, и узы ее распадаются. Итак, прощайте, мой друг. Похороним каждый в молчании то, что в вас уже умерло, а во мне умирает, убитое вашим письмом..."

После этого прощания они продолжали обмениваться рукопожатием, когда профессиональные обязанности сталкивали их друг с другом. Сент-Бев каждый год посылал 1 января подарок своей крестнице. Но дружба кончилась.

Для Виктора Гюго и Жюльетты Друэ 1834 год был годом хаоса. Высокие вершины, мрачные бездны. Единственное, что оставалось прочным в их общей жизни, была взаимная страстная любовь. Жюльетта выражала ее очень трогательно:

"Если бы счастье покупалось ценою жизни, я бы уже давно всю ее истратила..."

Двадцать шестого февраля 1834 года:

"Здравствуй, мой дорогой возлюбленный, здравствуй мой великий поэт; здравствуй, мой Бог! Какой нынче чудесный день, озаренный солнцем и любовью, вполне достойный чести напомнить людям о дне твоего рождения... Мой Тото, люблю тебя! Сколько счастья ты дал мне нынче ночью; я бы ни о чем не жалела, ничего бы на свете не хотела, если б оно длилось всю мою жизнь..." Завистницы говорили, что Жюльетта Друэ не умна. Какая несправедливость! Можно посмеяться над ее орфографией, иной раз просто фантастической, но не над ее стилем. Она с очаровательной ловкостью подражала в начале писем романтическим эпиграфам "своего поэта" и проявляла поразительную изобретательность, чтобы в тысяче разнообразных выражений сказать: "Люблю тебя". "Пишу вам, как велит сердце, люблю вас, как обитательница рая, а говорю об этом, как служанка со скотного двора... Сердце мое полно любви, умом же полна не моя, а ваша голова..."

Она находила интонации, достойные португальской монахини. Гюго быстро распознал в ней этот лирический дар и бережно хранил ее письма.

Но ведь ни любовью, ни остроумием не проживешь, а Жюльетта была бедна, да еще погрязла в долгах - двенадцать тысяч франков ювелиру Жаниссе; две тысячи пятьсот франков госпоже Бебретон и госпоже Жерар, торговавшим кашемировыми шалями; тысячу франков - перчаточнику Пуавену; четыреста франков парфюмеру Вилену... Всего двадцать тысяч франков. Сначала она, страшась своего господина и повелителя, обуреваемого подозрениями, пыталась договориться с кредиторами, закладывала в ломбард свое белье, пробовала занять денег через посредство некоего Жака-Фирмена Ланвена и его жены, всецело ей преданных друзей. Начались тайны, скрытничанье, подозрительные хлопоты, разгоралась ревность Гюго, принимавшего в таких случаях "вид Великого инквизитора". В течение этого года они не раз готовы были порвать. В свою записную книжку Виктор Гюго внес 13 января 1834 года в половине двенадцатого вечера следующие слова: "Сегодня я еще любовник. А завтра?.." Жюльетта, которая всем пожертвовала, чтобы сохранить этого любовника, которая добровольно обрекла себя на нищету, справедливо чувствовала себя оскорбленной его суровостью. "Ничто из всего этого не заслуживает в ваших глазах помилования. Я и сегодня для вас та же, кем была для всех год тому назад: женщина, которую нужда может бросить в объятия любого богача, желающего ее купить. Вот в чем причины, жестокие и неодолимые причины нашей разлуки. Вот чего я больше не могу переносить..."

У нее были и другие причины страданий - на Королевской площади Виктор Гюго вел блестящую жизнь, в которую Жюльетта не была допущена (иной раз случалось, что ночью, устав ждать любимого, она бродила под его окнами, как он в былое время бродил перед Тулузским подворьем, смотрела на горящие люстры, слушала веселый смех). Мучило ее и то, что он с легкостью принимал всякую клевету (или правду) о ее прошлом, что он слушал россказни Иды Ферье или перезрелой мадемуазель Жорж, которые с лицемерной заботливостью спрашивали Гюго, почему он из всех женщин выбрал эту "тщеславную, лживую кокетку и беспорядочную особу"; страдала она и оттого, что он очень мало интереса проявлял к ее артистической карьере. В 1834 году он добился, чтобы ее приняли в труппу Комеди-Франсез с годовым окладом в три тысячи франков; это позволило ей внести плату за квартиру, которую снял и обставил для нее князь Демидов в доме N_35 на улице Эшикье и которую он, разумеется, больше не желал оплачивать. Но в театре ей не давали никаких ролей, и она приходила к мысли, что ее возлюбленный судит о ней как об актрисе столь же несправедливо, как и публика на премьере "Марии Тюдор". Какое же будущее ее ждало? Жить нищей и одинокой, не пробить себе дорогу в театре, не создать семьи, быть просто любовницей ревнивого и презирающего ее человека? Когда кредиторы предъявили векселя и Жюльетта лишилась квартиры, а всю ее обстановку описали за долги, она не шутя стала думать о самоубийстве.

"Виктор, нынче ночью вы, чтобы совсем уничтожить меня, воспользовались гнусной клеветой этой Жорж и несчастьями моей прошлой жизни. Вы посмеялись над тем, что я пятнадцать месяцев любила вас и страдала из-за вас... Очень прошу, не отвергайте правды, поверьте, что моя любовь к вам была горячей и чистой. Не уподобляйтесь детям, которые, увидев старика прохожего, не верят, что он был когда-то молодым и сильным. Ведь я любила вас всеми силами души своей. Вот здесь все ваши письма и тот носовой платок, который вы мне вернули, - это не мой, а чей-то чужой платок..."

И она повторила то, что говорила когда-то по поводу роли Джен в драме "Мария Тюдор": "Я больше не могу".

"Только теперь уж не о роли речь, а о всей моей жизни. Теперь, когда клевета сокрушила меня во всех отношениях; теперь, когда осудили мою жизнь, не выслушав меня, как не стали слушать меня в твоей пьесе; теперь, когда мое здоровье и рассудок мой подорваны в бесцельной и бесславной борьбе; теперь, когда меня выставили перед общественным мнением женщиной без всякого будущего, я больше не смею и не хочу больше жить... Говорю чистую правду; я не смею больше жить. Этот страх и породил во мне желание, потребность покончить с собой..."

Потом, поскольку сердце у Гюго было умнее его гордыни, он раскаивался и возвращался к Жюльетте. Любуясь на уснувшую возлюбленную, он однажды написал ей.

"Ты найдешь у себя на одеяле эту записку, сложенную вчетверо, и улыбнешься мне, правда? Я хочу, чтобы в прекрасных твоих глазах, которые столько пролили слез, засияла улыбка. Спи, моя Жюльетта; пусть снится тебе, что я тебя люблю; пусть тебе снится, что я у твоих ног; пусть тебе снится, что ты моя всецело; пусть тебе снится, что я всецело твой; пусть тебе снится, что я не могу без тебя жить, что думаю о тебе, что я пишу тебе. А проснувшись, ты увидишь, что сон тебя не обманул. Целую твои маленькие ножки и твои большие глаза..."

Он повез ее в окрестности Парижа и показал ей свою любимую долину Бьевры, полную ленивой неги и зелени. 3 июля 1834 года они провели ночь в гостинице "Щит Франции", в деревне Жуи-ан-Жоза. Незабываемую ночь.

"Мой дорогой, мой любимый, я все еще взволнована после вчерашнего... Вчера, 3 июля 1834 года, в половине одиннадцатого вечера, в гостинице "Щит Франции", я, Жюльетта, была самая счастливая и самая гордая женщина на свете; заявляю еще, что до сих пор я не чувствовала всей полноты счастья любить тебя и быть тобой любимой. Настоящее письмо, имеющее форму протокола, является документом, устанавливающим состояние моего сердца. Этот документ, составленный нынче, действителен до конца моей жизни на земле; в тот день, час и минуту, когда он мне будет предъявлен, обязуюсь вернуть вышеупомянутое сердце в том самом состоянии, в каком оно сегодня находится, то есть наполненным одной-единственной любовью - любовью к тебе, и одной-единственной мыслью - мыслью о тебе. Составлено в Париже, 4 июля 1834 года, в три часа дня. Жюльетта. Подписали в качестве свидетелей тысячи поцелуев, коими я покрыла сие письмо".

Уже подходило время выезда семейства Гюго на лето в замок Рош, и влюбленные стали вместе искать для Жюльетты комнату где-нибудь неподалеку от усадьбы Бертенов; они нашли ее на вершине высокого лесистого холма, в деревне Мете, в низком белом сельском домике с зелеными ставнями, обвитом одичавшей виноградной лозой, у супругов Лабюсьер, и те сдали им эту комнату за девяносто два франка в год, каковую сумму Гюго заплатил вперед. Потом они вернулись в Париж.

Виктор Гюго - Жюльетте Друэ, 9 июля 1834 года: