Олимпийские игры. Очень личное
Шрифт:
Это был приказ. Проклиная все на свете: позднее время, Гескина, американцев, выигравших у Объединенной команды комбинированную эстафету в плавании и порядком подпортивших настроение всем российским болельщикам, – я сломя голову помчалась в соседний зал, судорожно вспоминая на бегу, что мне известно о греко-римской борьбе.
В голову навязчиво лез единственный эпизод. В конце восьмидесятых я погнала на сервис свою «Ниву». Эти модели тогда обслуживала лишь одна станция в Москве, поэтому приезжать следовало как можно раньше.
Очередь я заняла одной из первых, но въехать на территорию мне никто не позволил. Мимо
В этот момент на плечо легла тяжелая рука:
– Почему плачешь?
Я подняла голову и увидела молодого, коротко стриженного лысоватого парня в такой же, как в тот день была на мне, тренировочной куртке с буквами «СССР». Уши у него были сломаны, глаза метали смешливых чертиков. Он бросил взгляд на мою машину и сразу все понял.
– Перестань, нашла из-за чего расстраиваться! Сейчас разберемся.
Вместе мы поднялись на второй этаж. Незнакомец постучал в дверь с надписью «директор», пропихнул меня внутрь мимо секретаря, усадил в массивное кожаное кресло и повернулся к хозяину кабинета:
– Запомни эту девочку. У нее не должно быть никаких проблем… Ни-ка-ких.
Директор понимающе кивнул, нажал на кнопку селектора, одновременно протягивая руку в мою сторону: «Ключи, пожалуйста. Может быть, выпьете чаю? Или кофе?»
Все происходящее казалось чем-то совершенно нереальным. Я успела лишь услышать, как за спиной распахнулась дверь, прицельным броском мои ключи были переправлены в чьи-то руки, и дверь захлопнулась снова. Было ужасно стыдно от ощущения, что щеки измазаны потекшей от слез тушью, поэтому, отказавшись от чая и пробормотав какие-то слова благодарности, я поспешила ретироваться. И первое, что увидела, спустившись в общий зал, – как с моей машины, уже висящей на подъемнике, снимают колеса.
Через два часа ремонт был закончен. Я было достала деньги, но мастер покачал головой: «Не нужно. Все уже заплачено».
Лишь тогда до меня наконец дошло, что я даже не спросила у парня, как его зовут. А несколько недель спустя увидела его фотографию в газете «Советский спорт». Это был Михаил Мамиашвили, олимпийский чемпион Сеула по греко-римской борьбе…
На финальную схватку тяжеловесов я таки опоздала. Мое появление на трибуне совпало с заключительным карелинским броском и грохотом, с которым рухнуло на помост массивное тело соперника. Впору было растеряться: по расписанию финальная схватка должна была только начинаться, но по всему выходило, что она уже закончена. Оставалось идти на пресс-конференцию. Уже там выяснилось, что ни одного российского журналиста в зале нет. Вот герой и дурил голову иностранцам…
Дождавшись появления поблизости волонтера, я взяла у него микрофон:
– Александр, можно еще один вопрос?
Карелин резко повернул голову на звук русской речи, вглядываясь в затемненный полукруглый амфитеатр, где располагались журналисты.
– Вы дважды были знаменосцем сборной на Олимпийских играх…
Он изменился в лице. И неожиданно тихо, севшим голосом, скривив губы в недоброй ухмылке, чуть ли не по слогам произнес:
– Вот, значит, как… В больное место…
Правда, тут же взял себя в
руки.– Это слишком длинная тема. Вряд ли она подходит для обсуждения на пресс-конференции. Еще вопросы, господа?
Я все-таки подошла к нему после. Представилась. Извинилась за неприятный вопрос. И тем не менее переспросила:
– И все-таки, о чем вы думали, когда несли этот проклятый белый флаг?
– Понимаете, в Сеуле я нес знамя великой страны. А сейчас… Да и судят нас здесь, сами видите, как бродяг. Без роду и племени…
– Уехать тренироваться за рубеж и выступать за какую-нибудь другую страну вам не предлагали?
– Много раз. Только я не хочу. Мне нравится дома. Не нравится та система ценностей, к которой нас приучали всю жизнь. А страна нравится. Возможно, я излишне сентиментален, но уехать из России я, видимо, не смогу никогда…
Говорили мы тогда долго. Карелин отправился было в комнату допинг-контроля, но, каким-то образом договорившись с врачами о часовой отсрочке, вновь вышел в коридор, где лежали тренировочные борцовские ковры. Сел рядом со мной на пол. И едва заметно повел взглядом в сторону дверей, за которыми скрылся совсем маленький парнишка с горестно поникшими плечами в форме Объединенной сборной.
– Видели? Алик Тер-Мкртчан. Плачет. У него серебро, а он – плачет… Великая советская школа. А вы меня спрашиваете – что я чувствовал…
На улицу я вышла во втором часу ночи. Метрах в ста от стадиона на абсолютно пустой, необъятного размера площади, за столиком давно закрытого кафе сидели тренеры олимпийской сборной. На столе виднелись пластиковые стаканчики, бутылка водки, черный хлеб, нарезанное крупными ломтями сало.
Все еще переполняемая эмоциями, я двинулась в их сторону, заорав во весь голос:
– Ребята!!! Поздравляю с победой!!!
И остолбенела, подойдя:
… Короткая стрижка… Сломанные уши… Смеющиеся глаза…
– Ну, что стоишь, присаживайся, – хрипловато прозвучал знакомый голос. – Машинка-то как? Бегает?..
Глава 4. Дети «Круглого озера»
«Если бы я была президентом Международной федерации гимнастики, то, ей-богу, дисквалифицировала бы нашу команду целиком и полностью. Или на худой конец устроила бы для нее отдельные Олимпийские игры. Потому что, на мой опять-таки взгляд, выигрывать у соперников более пяти баллов, как это было сделано в Барселоне, так же неприлично, как есть руками на королевском приеме…»
Мой барселонский репортаж для газеты о мужском командном гимнастическом первенстве начинался в 1992-м именно этими словами. После у нас никогда больше не складывалось такой команды, как та. В моей памяти были свежи выступления наших ребят на заключительном предолимпийском первенстве Содружества, проведенном вдали от чужих глаз на знаменитой подмосковной базе «Озеро Круглое». Там не было оваций и аплодисментов. Просто некому было аплодировать – зрителей на тот отбор не приглашали. Зато общий уровень «камерного» чемпионата был куда как выше олимпийского. Поэтому командная победа представлялась не просто реальной. Она заведомо воспринималась как неизбежность. Именно там, на «Круглом», главный тренер сборной Леонид Аркаев сказал мне с горечью, что чувствует себя виноватым перед теми, кого просто физически не может включить в команду, – мест-то всего шесть…