Олимпийские игры. Очень личное
Шрифт:
Столько, сколько в Лиллехаммере, я больше не писала никогда в жизни. Молотила по клавишам при любой возможности – в автобусе, столовой, на трибуне. И отправляла, отправляла, отправляла. По утрам, когда в пресс-центре раздавался дежурный звонок из «СЭ» и голос главного редактора произносил вместо приветствия: «Ну ты даешь!..» – я понимала: в благодарность за предоставленную мне возможность увидеть Игры своими глазами я готова свернуть горы.
Глава 2. Люба, братцы! Люба!
В день старта гонщиц на самой короткой лыжной дистанции – классических
– Вставай, соня. Если хочешь понять, что такое лыжи в Норвегии, пойдем с нами.
Сметанина и Кулакова располагали в отличие от аккредитованных репортеров только билетами на лыжный стадион. А значит, добираться к месту гонки им каждый день приходилось пешком. Благо, наш дом располагался на соседней с лыжной трассой горе. Всего в часе с небольшим ходьбы, а точнее – козлиного карабканья по скользким буграм.
К месту старта мы добрались за полтора часа до начала гонки. Сметанина оказалась права: этого времени хватило с лихвой, чтобы досконально понять, почему жители Лиллехаммера готовы вставать до восхода солнца, чтобы хоть краешком глаза увидеть сильнейших гонщиков мира. Лыжи в Норвегии – не хобби и даже не спорт, а образ жизни. Люди шли на стадион семействами: с термосами, бутербродами и специальными подстилками (чтобы не стоять на промерзлом, леденящем снегу), подталкивая детей постарше, а малышей просто посадив на плечи и в рюкзаки, торопились, чтобы занять места поближе к старту и финишу.
Я, честно говоря, посчитала случайностью, когда на очередном повороте идущий впереди норвежец посторонился, чтобы освободить нам дорогу, и вдруг застыл как вкопанный: «Сметанина?! Кулакова?!» А стоило нам появиться на трибуне, как по ней моментально понеслось то же самое: «Кулакова!!! Сметанина!!!» Еще через минуту болельщики начали становиться в очередь – за автографами…
Самые большие мои опасения – превратиться за полтора часа в снежного человека соответствующей температуры – тоже развеялись сразу. Прямо на стадионе два десятка добровольцев по очереди, разбившись на пятерки, устраивали танцевально-гимнастическое действо, а трибуны в заданном музыкой ритме колыхались в непрерывном скачущем экстазе. Любое событие на лыжне: виражи специальной машины, чуть свет нарезавшей пятикилометровую лыжню, старты патрульных групп, раскатывающих готовую трассу, – встречалось воплями восторга. И к тому моменту, когда в стартовом загоне появились первые участницы, толпа была наэлектризована до предела.
Как мы болели за Егорову! Наученные горьким опытом ожидания победы на самой первой, пятнадцатикилометровой дистанции, где Люба проиграла знаменитой итальянке Мануэле Ди Чента, мы говорили о чем угодно, только не о том, что Егорова может выиграть. После поражения Люба выглядела настолько расстроенной, что, казалось, она может просто не успеть забыть о первой гонке и целиком настроиться на новый бой.
Но она выиграла.
Потом Егорова обессиленно сидела на снегу в нескольких метрах от финиша, а рядом, уткнув лоб ей в плечо, словно обиженный, несчастный ребенок, точно так же сидела и всхлипывала Ди Чента…
– Люба, у меня просто нет слов!
– Думаете, у меня есть? Я даже не чувствую сейчас ничего. Знаю, что бежать одеваться надо,
иначе замерзну, но на самом деле даже на это сил нет.– Тогда до встречи через час?
– Договорились…
После поражения в первой гонке она отказалась со мной разговаривать. Я была в отчаянии, и Егорова, которую я расстроенно пошла провожать до автобуса, словно поняв это, вдруг очень мягко сказала:
– Простите, но мне и правда не хочется сейчас ничего говорить. Вы ведь поймете, правда? Не обижайтесь…
Двух значков с российской символикой оказалось достаточно, чтобы служащий пресс-центра пропустил нас после второй гонки в пустую комнату и встал снаружи, предварительно пообещав, что внутрь без нашего на то желания не попадет никто. И, к полному моему удивлению, на вопрос, каким временем я могу располагать, Егорова вдруг сказала: «Любым, я не тороплюсь. Автобус придет только через час. Да и там, – она кивнула на дверь, – разойдутся».
– Вы настолько не любите журналистов? Или побаиваетесь?
– Да нет. Просто в том состоянии, в котором я обычно бываю во время соревнований или перед ними, сложно отвлечься от внутренних мыслей и контролировать все, о чем приходится говорить. А пишут об этом по-разному. Далеко не всегда приятно. Да вы и сами слышали, какие вопросы задают. Не собираюсь ли я, по примеру Юхана-Улафа Косса, пожертвовать свои премиальные деньги на помощь детям, больным СПИДом. Что отвечать? При том, что никаких денег я еще и в глаза не видела. Но прекрасно знаю, что любое мое слово тотчас будет напечатано в сотнях изданий.
– А что хотелось бы ответить?
– Такие жесты могут позволить себе только очень богатые люди. Но это – не ответ, это мое личное мнение. Может быть, я ошибаюсь, но мне часто кажется, что в наш адрес – я имею в виду весь бывший СССР – журналисты гораздо чаще позволяют себе не очень корректные вопросы. И сами это прекрасно знают. Иначе чем объяснить, что задают их не в официальном порядке, а стараются дождаться окончания пресс-конференции и ущипнуть побольнее, вынудить признать, что мы – нищие. Вот и стараюсь пореже с вашим братом встречаться.
– Я, честно говоря, была склонна списывать вашу неразговорчивость на пресс-конференциях на незнание языка.
– Я говорю по-немецки. Учила в школе, а сейчас постоянно есть разговорная практика. И уже не первый год думаю о том, что пора приниматься за английский. Но пока не получается – просто не хватает времени. И тяжело – без элементарной основы. К тому же во время таких соревнований гонка отнимает все. Нет желания даже выходить из комнаты: поела, почитала – и спать, спать, спать.
Расставались мы друзьями. И я отчетливо понимала, что спортсменов, в которых я влюблена отчаянно и бесповоротно, стало на одного больше…
В Лиллехаммере, впрочем, я любила весь мир, и он отвечал мне взаимностью. Накануне женской эстафетной гонки ко мне вдруг подошел норвежец, отвечавший за организацию работы лыжного пресс-центра.
– Слушай, ты завтра очень занята?
– А в чем проблема?
– Понимаешь, я вот тут подумал: мы ведем стадионный репортаж для зрителей на четырех языках. А на русском – нет. Но ведь именно ваша женская команда – самая-самая. Если ты не против, мы могли бы это исправить…