Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

– И вино твоих губ!

Она застенчиво прильнула к его щеке и, опустив глаза вниз, внимательно разглядывала его великолепной работы шагреневые сапоги для верховой езды.

– Если бы у меня были силы. У меня болит сердце, когда оно так сильно бьется. Ай-уо-алла, твоя рабыня утратила свою красоту!

– Ты стала только прекраснее, любимая.

Она порывисто прижала пальцы к его губам и не отдернула, когда он стал их целовать.

– Скажи мне… нет, посмотри на меня, не говоря ни слова, у тебя – другая жена, которая спит в моей комнате в «Обители звезд»?

Омар отрицательно покачал головой, и она успокоилась.

– Я задавала себе этот вопрос много раз. Когда меня выдали замуж, огонь спалил мой мозг, и я попыталась убежать. Когда… когда Абу'л Заид овладел мною, я заболела. Затем лихорадка привязалась ко мне… Они перевозили меня в закрытых корзинах на верблюде, и иногда я не знала, куда я еду. Там в караван-сарае в горах я встретила калеку Джафарака, который один пожалел меня. Тогда-то я ухитрилась передать ему серебряный браслет с бирюзовыми камнями и попросила его рассказать тебе обо мне в Нишапуре, куда он как раз и шел. Но здесь, в Алеппо, мой муж рассердился, утверждая, будто я притворщица и выставляю его на посмешище. Он вышел на улицу и крикнул перед свидетелями, что он разводится со мной, поскольку я больная и дурная женщина. Затем он ушел.

– Я ничего не знал о тебе и не получал от тебя браслета, – прошептал Омар.

– Но теперь я – брошенная жена.

– Нет, – Омар засмеялся, – ты будущая жена. Следует ли мне еще ждать другого часа, чтобы ты стала моей, о райская дева, гурия моя?

– У этой райской девы нет ни красоты, ни приданого.

Однако теплая кровь заливала ее щеки, и глаза ее светились. Только когда Омар ушел, она откинулась на стеганое одеяло и скорчилась, чтобы ослабить боль, которая грызла ее.

Спустившись на улицу, Омар взял повод из рук Джафарака.

– Я еду за кади и свидетелями, – сказал он, – ибо я беру Ясми в жены прямо сейчас, сегодня же вечером. Иди к кондитерам – вот тебе кошелек, и неси сюда полные подносы аппетитных пирогов и рис, неси обсыпанное сахаром желе, шербет и красное вино. Пригласи людей с этой улицы разделить нашу радость. Найди музыканта с лютней… и свечи. Освети крышу и, во имя Аллаха, не скупись!

Он вскочил в седло и поскакал прочь, едва замечая любопытные взгляды и протянутые руки нищих.

– О правоверные! – закричал Джафарак, поднимая высоко кошелек. – О правоверные, двери празднества открыты. Приходите!

Думая только о Ясми, закутанной в покрывало, Омар слушал сухой голос поверенного в делах судьи, который сидел рядом с ним на ковре.

– …Дочь продавца книг. А что согласовано относительно ее приданого? Я имею в виду, какую собственность она передает в ваши руки?

Писец, сидящий за спиной судьи, записывал условия брака.

– Собственность? – Омар улыбнулся. – Волосы, темные как штормовой ветер, фигурка, стройная как молодой кипарис, и сердце, не ведающее ничего, кроме любви. Ей больше ничего не надо. Поторопитесь!

– Пиши: ничего из движимого имущества. – Кади проинструктировал писца.

– А теперь какую собственность ваша милость отдает ей?

– Все – все, что я имею.

Кади упрямо скрестил руки:

– Не будет ли его милость, достопочтенный господин, так любезен подумать, ибо мы должны поместить разумные условия в записи акта гражданского состояния? «Все» – не совсем точное определение по закону. Мы должны четко разграничить: сколько земли и где она расположена, какие постройки на той земле и водные права, права рыболовства и их оценочная стоимость. Затем, дополнительно, должны мы поместить сюда некоторый перечень товаров, будь то рулоны ткани, кантары [23] мускуса, белые соколы, каракуль, акульи зубы, пригодные для резьбы по слоновой кости, сколько верблюдов и где они находятся, сколько рабов и дать всему этому приблизительную стоимость.

23

Кантар – единица массы в странах Ближнего Востока. В различных местах составляет от 45 кг до 320 кг. (Примеч. перев.)

– Пиши: все движимое имущество, – велел Омар писцу через плечо кади.

Кади возмущенно воздел руки к небу:

– Клянусь бородой своего отца и всем святым, никто никогда не слышал, чтобы подобное записывалось в брачном контракте! Во-первых и прежде всего, такая запись нарушает вдовьи права остальных жен, о которых написано в «Книге-которую-нужно-читать», что «…первые четыре жены будут…».

Омар взял пригоршню золота с подноса, принесенного сюда одним из его рабов, и, дотянувшись до кади сзади, он разом монетами наполнил рот судьи, окаймленный бородой, затем бросил двойную пригоршню серебра на колени свидетелей, которые сосредоточенно внимали происходящему. Взяв свиток бумаги у писца, он предложил свидетелям поставить подписи. Тем временем Джафарак наполнял кубок вина для писца. В вино Омар бросил кольцо со своей руки под вопли толпы, наблюдавшей сцену на ковре.

– Твои слова на вес золота, – обратился он к кади, который откашливался и кланялся подобно кукле в кукольном театре. – Никогда не слышал ничего лучше. Теперь – брак свершен. Давайте послушаем лютню и арфу. А вы, свидетели счастья, не забывайте Омара Палаточника, который этой ночью взял себе в жены свою суженую.

Поднявшись на ноги, он шагнул к парапету на крыше и посмотрел вниз на освещенную улицу, где собрались нищие, дервиши и дети квартала. Лютнист пел песни любви, в тон ему звучали струны арфы.

– О люди, – крикнул он, – ешьте досыта! Если пироги кончатся, съешьте кондитера! Имеется ли среди вас хоть один, кто не весел?

– Нет, господин Омар. Веселы мы все.

– Есть ли среди вас тот, кто не наелся рисом, конфетами и шербетом?

– Именем Аллаха, ни одного.

– И все же все вы в лохмотьях и горести. Этой ночью вы не сможете стать богаче, чем Палаточник, ибо он богат вне всякого предела, ни пьяны, как Палаточник, поскольку он пригубил райское вино. Однако и вы не должны нуждаться. Бросайте поднос, – приказал Омар своему казначею.

– Господин, весь поднос?

Выхватив у него большой медный поднос, Омар высыпал с него серебро в переулок. Довольный рокот прокатился по толпе. Мальчишки устроили в пыли свалку, а женщины, стоя на коленях, хватали блестящие монетки.

Омар подхватил Ясми на руки. Обнимая его за шею, она вся дрожала. Он нес ее по улице туда, где их ждал паланкин, поспешно одолженный для престижа вместе с двумя евнухами у его приятеля эмира Азиза, и осторожно опустил жену на подушки.

– О моя нареченная, – прошептал он, – никогда не коснутся тебя другие руки, кроме моих.

Евнухи закрыли решетчатые двери, и толпа, жившая бок о бок с Ясми все те месяцы, когда она была таким же изгоем, как они, и вместе с ними голодала, отпрянула назад от носилок молодой жены очень знатного господина.

– Иль-амди-лла! – кричали они. – Хвала Аллаху! Хвала Аллаху! Хвала господину мудрейшему, который раздает золото! Слава Палаточнику!

– Найдется ли на свете, – кричал дервиш, – еще такой господин, как Омар, от ворот нашего города до самого Китая?

– Нет! – кричал другой. – Да протекут в мире его годы! Пусть будет гладким его путь!