Он где-то рядом

Где-то в глубине сознания мелькает догадка, что ни в прорыве демонстрантов через омоновский кордон, ни в самом выставлении этого кордона на пути колонны никакой реальной необходимости не существует; вслед за ней из-под завалов памяти выныривает обрывок слышанной где-то мысли о накапливаемом каждым из нас до критического уровня концентрированном зле, которое не может не возвратиться к нам же самим в виде катастроф или общественных катаклизмов. Я поворачиваюсь опять к извивающемуся, как лента, длинному туловищу ОМОНа, и в эту секунду на мое правое плечо опускается черная резиновая дубинка. Я вижу, как, вырастая из-за плеча омоновца, она описывает высокую дугу и, утолщаясь с каждым сокращающимся между нами сантиметром, с рушится на меня так, что я едва успеваю увести немного в сторону своё тело, и черная тень пролетает почти мимо, успев-таки скользом зацепить меня по правой руке, причинив острую боль в локте…

От удара я роняю кусок арматуры и с его стуком об асфальт включается уже совершенно иной отсчет времени. Омоновец еще только поднимает свою дубинку для второго удара, а я уже нырнул в сторону и ушел за спины рвущихся в схватку демонстрантов. Каждое столкновение с мечущимися во все стороны людьми отдается болью в моем локте, и я начинаю выбираться из этой толчеи к тротуару, а затем шмыгаю в какой-то двор, через него попадаю в незнакомый мне переулок и по нему выхожу на Шаболовку. И с удивлением обнаруживаю, что здесь идет абсолютно другая, будничная жизнь, и никто даже не подозревает о кипящем всего в нескольких сотнях метров отсюда кровопролитии. Правда, в некотором отдалении я вижу вереницу прижавшихся к обочине крытых брезентом армейских машин с солдатами, но разве в наши дни кого-нибудь можно удивить солдатами на московских улицах?

Кривясь от вспыхивающей в руке боли, я доехал на трамвае до метро «Добрынинская» и, перейдя на радиальную линию, заскочил в голубой вагон…

Сегодня, когда я оглядываюсь на те сумасшедшие октябрьские дни, я и сам не могу поручиться, что помню последовательность всего со мной произошедшего. Как-то так само собой случилось, что направленные на штурм Останкино отряды уехали без меня, но зато я присутствовал при захвате первых этажей мэрии и стоял на её балконе почти рядом с Макашовым, когда он, обращаясь к толпе внизу, говорил, что в России больше не будет ни мэрий, ни мэров…

В день, когда в центре Москвы появились танки, я прибежал к Вовке.

— Идем, — позвал я его. — Грех сидеть дома, когда совершаются такие события. Может быть, там, в Белом Доме, сегодня решается судьба всей России. Неужто ты хочешь остаться в стороне?

— Грех, — сказал Вовка, — как раз и заключается в том бездумном противоборстве гордынь, которое сейчас происходит между Кремлем и Белым Домом. Но это не больше, чем междуусобная распря. На баррикадах делят только власть и сферы экономического влияния, судьба же России решается всегда на небесах, так что…

— Извини, но сегодня некогда философствовать, — перебил я. — Нужно идти и противостоять силам, пытающимся ввести беспредел в норму жизни.

— Противостоять тоже можно по-разному, — возразил он, а сам тем временем все же принялся надевать кроссовки. — Вы вот зациклились на противостоянии физическом, а Россия всегда была сильна в противостоянии духовном. Так что лидерам оппозиции нужно было посылать отряды не на захват телебашни, а в храмы на молитву.

— Зачем же ты тогда идёшь? — спросил я, видя, что он уже собрался и берёт в руки ключи.

— Затем, чтобы объяснить вам, что побеждать надо не ненавистью, а любовью.

Мы вышли из дома и доехали до метро «Баррикадная». Но станция была открыта только на вход, и нам пришлось возвратиться назад на «Улицу 1905 года» и добираться к Белому Дому сначала наземным транспортом, а затем и пешком. Однако попасть к зданию Верховного Совета было не так-то просто, все подходы к нему были перекрыты милицией и ОМОНом, а в прилегающих дворах виднелись зеленые грузовики армейских подразделений. На одно из таких мы и напоролись, обойдя уже несколько постов и, думая, что путь к Белому Дому теперь свободен.

— Эй! А-ну, погодите! — остановил нас чей-то грозный окрик, и из-за трансформаторной будки появился усталый майор с автоматом Калашникова на груди. — Вы это куда разбежались? — настороженно подошел он к нам.

— Кто? Мы? — переспросил я.

— Ну не я же, — хмыкнул майор.

— В Белый Дом, — простодушно ответил Вовка.

— В Белый Дом? — удивился офицер, останавливаясь. — Зачем?

— Защищать, — пояснил я.

— Защищать… — почесал он подбородок. — А вы танки вокруг Белого Дома видели?

— Видели.

— Ну-ну, — он с минуту о чем-то раздумывал, глядя на нас, потом повернулся и хрипло прокричал в глубину двора, где я уже успел разглядеть темно-зеленый фургон передвижной армейской радиостанции: — Петренко!

— Слушаю, товарищ майор! — подбежал к нам здоровенный детина с сержантскими лычками на погонах.

— Значит, так, Петренко, слушай… Выведи их за кордоны. Дай под жопу. И чтобы я их тут больше не видел, — распорядился майор и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, удалился, оставив нас на волю Петренко.

— Да тут, как я погляжу, и давать не под что, — окинув скептическим взглядом наши худые зады, философски заметил тот. — Дашь, а они и отвалятся…

Дойдя с нами до угла дома, он остановился.

— Вы, наверное, вот что. Вы шуруйте-ка отсюда сами, той же дорогой, какой шли сюда, да благодарите Бога, что мы — не омоновцы. Те бы вас просто так не отпустили, можете поверить мне на слово. Дай Бог, если б живыми ушли…

Он кивнул нам в направлении следующего дома, и мы с Вовкой поплелись туда, откуда только что заявились.

— Идите дворами! — догнал нас голос Петренко. — Улицы простреливаются снайперами.

Переходя из двора во двор, шмыгая в арки и подворотни, мы прошли пару кварталов в сторону Красной Пресни.

— Ты мог бы сказать майору, что мы просто идем домой, — заметил я.

— Но ведь это было бы неправдой, — удивленно посмотрел на меня товарищ.

— Ха! Сказанул… Как будто в это волчье время, кто-то еще знает, где правда, а где — нет.

— Бог — всё знает. Какое бы время ни стояло.

— Бо-о-ог… Его правда с нашей правдой пересекается редко. Это ведь не у Него унитазы отключили, а у Руцкого…

Со стороны Белого Дома что-то громыхнуло, потом еще раз, и еще… Мы остановились и прислушались. Показалось, что где-то там громко прокричали «Ура».

— Что это? — произнес я и, подняв голову вверх, увидел поднимающийся в небо столб черного дыма. — Они стреляют из танков по Парламенту! — понял я. — Как, по-твоему, до Бога эти залпы доносятся?