Он говорит

А вокруг стоял шум, гам, девушка с длинными ногами уходила на перерыв, и её ноги струились по выставочным залам, как два мультипликационных удава.

Я закрыл глаза, хотел было заткнуть уши, но руки оказались прижаты специальными ремнями этого самого кресла. Ноги мои подёргивались и, наверное, удлинялись. Всё это напоминало приключенческие фильмы, где любовника-агента с правом на убийство то и дело забывают в центрифуге.

Но это было в первый раз, а потом я бывал там часто – и кресло сидело в углу, обиженное и покинутое.

Зрителей не было, кроме меня и двух-трёх скучающих женщин. Для них стриптизёрши немного полизали друг друга, а потом подсели за их столик.

На меня там давно перестали обращать внимание.

Они знали, что я ничего не буду совать этим барышням в трусы.

Но потом, как раз за несколько минут до того, когда ко мне выходил человек с пакетом, началось самое интересное – конец смены.

Стриптизёрши шли домой – уже в свитерах, джинсах и кроссовках.

И я понимал, что скучные у них пляски, а так вот ничего.

Прививка, да.

Но, по-моему, дело не в прививке, мне бы и так не понравилось».

Он говорит: «Вот Липецк.

Знатный город, кстати.

Областной. Он, Липецк – областной, а не Елец.

Я приехал туда на Комбинат и спрашиваю одного – а что не Елец столица?

А он мне говорит:

– Видишь ли, – там, в Ельце эсеры всякие с кадетами сидели, а тут больше коммунисты.

Ну и когда спустя сорок лет области стали наново нарезать, одни старики припомнили другим прежние обиды.

Я ему поверил, да не очень. Всё-таки – Комбинат там. А потом понял, что в Липецке полно разных неожиданностей.

К примеру, там жена партийного секретаря хотела зоопарк.

А было такое правило в прежние времена, что зоопарк не всем городам положен, а только главным. Как и метро – вот если город-миллионик, или там столица союзной республики, то можно метро, а так – нет. Ну и все города пытались как-то это правило обойти.

А жена секретаря зоопарк хотела – пилила-пилила мужа, да и выпилила себе зоопарк.

А работать там, конечно, некому. Специалистов нет, симпатичных тигрят по домам разбирали. Крокодил и вовсе сдох.

Сразу-то это не поняли, мало в Липецке специалистов по крокодилам.

Дети говорят:

– Что это у вас крокодил лежит и ничего не делает?

А им отвечают:

– Он устал и спит.

Ну потом, конечно, разобрались.

Зато там тамбовский волк в зоопарке был. И всё оттого, что это рядом Тамбовщина.

Опасные места.

Да и сам Липецк, кстати, довольно опасный город.

Я-то там был недолго, но и каждый день в жару пил воду из бювета – который у них там в центре, рядом с зоопарком.

Шёл мимо и пил – каждый день.

А как вернулся в Москву, то обнаружил странные рези в сокровенных-то моих местах.

Начал томиться, потому как перед женой неудобно, и надо, вроде признаваться.

Липецкие девушки весьма знойны, подозреваю, в отличие от крокодила, и в нынешние времена.

Ан нет, это липецкая вода.

Вышли у меня камни из почек, а я о них и не подозревал.

Непростой город, да».

Он говорит: «А я, дорогие мои скорбные товарищи, больше всего люблю язык уставов и инструкций. Больше всяких художественных книг, я имею в виду.

Более всего я люблю справочники и словари. Если они врут, то прямо глядя в глаза, не прячась за эмоциями художественной литературы и лживыми ссылками документальных повествований.

Так же хороши боевые наставления.

Все они пишутся кровь, понятное дело, но дело не только в способе письма, а в том, что это всё писано для того, чтобы спастись, а не для того, чтобы развлечься, как эти ваши романы. А коли надо кого-то спасти, то уж нечего рассусоливать, место нужно экономить, не говоря уж о времени.

Вот в пору моей службы я прилежно читал чудесную книгу “Памятка лётному экипажу по действиям после вынужденного приземления в безлюдной местности или приводнения”.

Её чеканные формулировки и советы, что годятся эпиграфом к любому роману, в моей душе укоренены навечно.

Хоть прошло много лет, половину этих текстов я помню наизусть. И не могу не поделиться хотя бы некоторыми из них. Вот вам, тем, кому не выпало счастье такого чтения: «Оказавшись в безлюдной местности, прежде, чем принять какое-либо решение, сначала успокойтесь, соберитесь с мыслями и оцените создавшееся положение. Вспомните всё, что вы знаете о выживании в подобных условиях. Действуйте в соответствии с конкретной обстановкой, временем года, характером местности, удалением от населённых пунктов, состоянием здоровья членов экипажа.

Ваша воля, мужество, активность и находчивость обеспечат успех в самой сложной обстановке автономного существования». [1]

И с тех пор я знал, что буду после приземления на парашюте следовать по курсу самолёта, так как командир покидает борт последним, я клялся себе, что буду высматривать в воде ушастую медузу как признак близкого берега, на который постараюсь выйти вместе с волной. Я клялся себе, что искусственное дыхание я буду производить до появления самостоятельного дыхания у моего товарища или явных признаков его смерти, коими считаются окоченение и трупные пятна. И поразит меня презрение и гнев членов моего экипажа, если в районе радиоактивного заражения я не стану тщательно освежёвывать пойманных животных и удалять прочь их внутренности. Если я не буду варить и жарить мясо этого зверья, избегая при этом пользовать в пищу сердце, печень, селезёнку и мясо, прилежащее к костям.

1

Памятка лётному экипажу по действиям после вынужденного приземления в безлюдной местности или приводнения. Издательство министерства обороны. – М.:, 1975. Без указ, тиража. Бесплатно, с. 3.

Я верен этой книге, как той присяге несуществующему государству, которую никогда не нарушал.

Просыпаясь утром, подняв голову с подушки, я сразу вспоминаю шестьдесят третью страницу Памятки “Решение остаться на месте приземления или покинуть его – один из самых ответственных элементов вашего выживания”».

Он говорит: «Знаешь, старичок, а у меня есть тоже история про инструкции. Вернее, про классификации. Среди всяко разных классификаций – самая известная классификация принадлежит Борхесу. Та самая, тут люди читающие собрались, кое-что слышали, то, значит его перечисление живых тварей – с животными, нарисованными тончайшей кистью, невидимыми для глаза и животными на вазе императора. И ещё чёрт знает, какими прочими зверюшками.

Но классификация эта избита, цитируется на каждом углу, и может служить только основой для пародий.

Когда я рассказал это одному своему приятелю (у нас Борхеса еще не всякий читал), то он внимательно посмотрел на меня, видимо взвешивая, достоин я ли лишнего сакрального знания, и рассказал свою историю. История эта была давняя и посвящена она была тому, как приятель мой стоял, недвижим, полчаса в одном почтовом отделении, что было затеряно в бескрайних просторах страны на четыре буквы.