Он и Я

— Конечно, есть! Я ведь не пустышка… — выкрикиваю в запале, однако привести что-то конкретное как аргумент не получается. — Обязательно тебе держать меня в таком положении? Мне тяжело дышать и…

— В этом вся суть. Может, поймешь, что важнее всего.

— Что же? Втолковывай уже!

— Возможность дышать.

Сцепляя зубы, замолкаю. Он тоже молчит. Лишь взглядом давит. Так и схлестываемся. Какими-то крючками зацепляемся. Рвем по живому.

Вот бы в самом деле вывести его из себя! Устала в одиночку кружить.

— Я сейчас уеду, — сообщает, а я едва с ума не схожу. Невзирая на боль и дискомфорт, отчаянно мотаю головой из стороны в сторону. Таир вздыхает и добавляет: — До вечера.

— Обещаешь?

— Ты не заслуживаешь, — снова в своей сдержанной манере ругает. Молчит и добавляет. — Обещаю.

— Ладно… — выдыхаю, не зная, что еще сказать.

— Ты должна успокоиться и извиниться перед Бахтияровыми.

— Еще чего! А передо мной кто извинится?

Тарский прикрывает глаза, и я инстинктивно зажмуриваюсь следом, ожидая, что все-таки удушит. Секунды бегут, но моя шея не хрустит. Странно… Резко вздергивает меня вверх и ставит на подкашивающиеся ноги.

Рвано хватаю воздух и судорожно выдыхаю. От этой карусели у меня не то что голова кружится… Из глаз искры летят и тошнота подкатывает. Про работу сердца уж молчу. Пашет, словно за троих.

Когда Тарский начинает говорить, его лицо все еще двоится передо мной.

— «Твои» извинения впереди. Но я уверен, ты им не будешь рада. А пока…

— Что? — продолжаю дергано хватать воздух. — Что это значит?

Он делает бесшумный, но видимый глубокий вдох.

— Всему свое время, Катя, — выдыхает. Берет паузу и дожимает повтором. — Всему свое время.

23

Я вниз падала, как звезды…

На заднем дворе Бахтияровых спроектированы длинные, словно туннели, многолетние живые арки. Из одной выходит вторая, из второй — третья, и так далее. Все вместе они создают запутанную комбинацию геометрических фигур. Под той, которая ближе к кухне, расположен длинный прямоугольный стол и десять плетеных стульев. При хорошей погоде там проходят обеды, но почему-то крайне редко — ужины.

Сегодня тот самый исключительный случай. Бахтияровы ждут в гости сыновей, и Сильвия, после моих скомканных извинений, с улыбкой просит помочь ей накрыть во дворе. Из меня в принципе так себе помощник в домашних делах. Не то чтобы не люблю, просто не научена. Однако учитывая, что я со вчерашнего вечера нахожусь в повышенном эмоциональном возбуждении, чем-то занять руки не помешает. Да и совестно, если честно. Не так чтобы прям душу сворачивало. Но точит где-то там. У Виктора, между прочим, кровоподтек на скуле.

Вот уж приютили…

Расстилаю скатерть и, полагаясь исключительно на свой вкус, расставляю посуду, столовые приборы и салфетки.

Едва заканчиваю, из глубины сада доносятся приглушенные мужские голоса. Машинально прислушиваюсь, пытаясь идентифицировать говоривших, но они стихают до того, как это представляется возможным.

Оборачиваюсь и замираю. Знаю, что Тарский появится, и все равно, пока добегают последние секунды ожидания, захлебываюсь волнением. Множественные размеренные и уверенные шаги с каждым ударом сердца становятся все ближе и громче. Дыхание, вопреки всем мантрам, перехватывает. Тормозит работу сердце.

В то время как лицо Таира с каждым шагом приобретает четкость, идущие рядом с ним мужчины превращаются в размытые силуэты. Неподвижно и безмолвно стою, пока он не останавливается непосредственно передо мной.

— Успокоилась?

А я не нахожу, что ответить. Кажется, все, что могла, выплеснула днем. К счастью, Гордей не настаивает, а один из его спутников выступает вперед и, перетягивая на себя внимание, разрушает застывшее напряжение.

— Добрый вечер, Катерина Александровна Волкова, — он улыбается, и я машинально делаю то же. — Позвольте представиться, Федор Викторович Бахтияров.

— Очень приятно, — ощущаю, как кожа щек распаляется. Только виной тому не этот мужчина, а то, что Тарский продолжает смотреть.

— С моей сестрой Элизой вы знакомы, — продолжает Федор, и я, должна отметить, лишь сейчас замечаю девушку. Смотреть на нее мне не хочется, поэтому я коротко киваю в никуда, и на этом вся реакция. — А это — Януш Мельцаж, наш старший брат.

Меня, безусловно, разбирает любопытство: почему дети одних родителей представляются так, словно их при зачатии по каким-то генам отсеивали, и все они имеют различные национальности, но спрашивать об этом в лоб невежливо, поэтому я просто улыбаюсь.

— У вас красивый голос и милейший акцент, — обращаюсь к Федору. Он кажется мне самым приятным из всех присутствующих, с ним и пытаюсь поддерживать разговор.

— У меня нет акцента, — смеется и качает головой.

— Есть же! Едва-едва заметный, но есть. На некоторых звуках улавливается.

— Черт! — так забавно сокрушается, не могу не рассмеяться. — Надеюсь, вы укажете мне, на каких именно. Хотел бы от него избавиться.

— Конечно! Буду счастлива помочь.

Бахтияровы радуются встрече с детьми, а мне вдруг становится грустно. Наверное, я соскучилась по отцу… Какими бы ни были наши отношения, без родительского крыла трудно.

Да уж… Что-то я совсем расклеилась…

Все меня с непонятной силой задевает… Все-все! Кошмар какой-то!

Ненавижу подобное состояние. Оно мне несвойственно. В любой ситуации умею находить позитив. И сейчас надо. А не получается.

Делаю большой глоток красного вина и смотрю на сидящую через стол Элизу. В принципе, на нее все смотрят, ведь она что-то там рассказывает… И ладно бы, но сама девушка то и дело скользит глазищами справа от меня — на Тарского.

Я и так, сбитая с толку обрушившимися эмоциями, сутки словно пьяная проходила. Вроде полегче стало, когда Гордей вернулся. Несмотря на враждебную встречу, сразу же радостно и относительно спокойно себя почувствовала. Но сейчас… Снова… Стоит подумать, что они вчера были вместе, сердце стынет. Проваливается в заполненный вином желудок, маринуется в красном полусухом и, после опустошающей паузы, выскакивает, пьяное и дурное, разбрызгивая хмель по всему организму. Пока сознание сопротивляется, принимается с сумасшедшей силой долбиться в ребра. И все бы ничего, физическую нагрузку можно выдержать. Однако вырабатываемая этими движениями энергия по миллиметру сжигает внутренности. Я узнаю эти огоньки в глазах Элизы, такие же не раз видела в зеркале… И испытываю злость, обиду, какой-то непонятный всепоглощающий страх и абсолютно реальную боль.