Он приходит по пятницам

История эта началась с того, что по всем этажам НИИКИЭМСа прокатился слух: в институте кого-то убили.

Глава вторая. Труп выходит на сцену

Слух о произошедшем убийстве был, с одной стороны, совершенно необычным и ошеломляющим: да ты что? ничего себе! – именно этим объясняется та исключительная скорость, с которой сенсационная новость распространилась по лабораториям, службам и прочим закуткам большого учреждения. Уже сразу после обеда о случившемся толковали все, кто в этот момент оказался на рабочем месте и мог хотя бы на несколько минут оторваться от дела. (А кто бы не мог? И чем это таким, интересно знать, он был занят?) Но, с другой стороны, сообщение было крайне неопределенным и туманным – в нем не было ни малейшего намека на ответ естественно возникающим вопросам: кто? когда? почему? Неясно было даже, о чем, собственно, идет речь и как следует понимать переходящее из уст в уста выражение в институте.

То ли слово институт надо толковать как местоположение, и пресловутое убийство произошло в этом самом здании (других принадлежащих НИИКИЭМСу просто не было, если не считать малюсенькой механической мастерской, расположенной где-то на окраине города и к институту имеющей лишь формальное отношение). Однако такое толкование казалось крайне маловероятным: не было никаких признаков, указывающих на реальность столь экстраординарного события. Никто не рассказывал о прикрытых простынкой носилках, на которых эвакуировали покойного, или о злодее, в наручниках выводимом из институтских дверей к стоящему поблизости милицейскому «воронку», никто не видел милиционеров, шастающих по зданию с собакой на поводке или выявляющих отпечатки пальцев и возможные следы крови, не было и речи о допросах потенциальных свидетелей и подозреваемых. Конечно, среди судачащих на эту тему работников института вряд ли кто-то мог бы со знанием дела объяснить, чем должно сопровождаться расследование недавно совершенного убийства, но что-то ведь должно было происходить и, соответственно, быть замеченным окружающими. Однако никто ничего не заметил и об этом не рассказывал. Да и вообще, как можно убить кого бы то ни было в переполненном людьми здании и притом так, чтобы это тут же не стало всем известно?

Тем не менее, и другое толкование слова институт, как организации, состоящей из многочисленных сотрудников, приводило к не меньшим трудностям. Во-первых, ни в одном из подразделений института не было замечено «потери бойца». Разумеется, немалое количество людей отсутствовало на обычном месте работы по разнообразным причинам: кто-то был в отпуске, кто-то на больничном, многие проводили свой рабочий день в научно-технической библиотеке (или, по крайней мере, числились там, отлучившись из лаборатории по своим надобностям), посещали по делам разные организации и соседние институты… И ясно, что каждый из них мог погибнуть («Убийство в библиотеке» – это было бы уж совсем в духе Агаты Кристи!) – всё это так. Но чтобы об этом не знали в том маленьком коллективе, где он работал, и получили бы известие о смерти своего коллеги таким окружным путем, через циркулирующий по институту слух – это было бы очень странно. К тому же, во-вторых, – и этот довод особенно убедителен – во всех случаях неожиданной кончины одного из работников в учреждении начинается, может быть, и небольшая, но не терпящая проволочек деятельность. Нужно связаться с родственниками, выписать им материальную помощь на похороны, заказать транспорт, автобусы, оградку и памятник – пусть самый простенький, сварной, со звездочкой на макушке, – организовать при необходимости поминки, решить массу других возникающих вопросов. И всё это надо делать тут же, не откладывая, – покойник не может ждать. Однако ничего подобного не происходило, и ни в профкоме, ни в бухгалтерии ни о каких предстоящих похоронах не знали и никаких указаний на этот счет не получали. А следовательно, не имело смысла говорить о гибели кого-то из сотрудников.

Еще один важный момент, заставляющий усомниться в том, что за высказанным утверждением об убийстве стоит нечто реальное, был связан с неуловимостью происхождения слуха. Каждый мог, конечно, сказать, от кого он узнал про это устрашающее происшествие, но первоначальный источник, из которого проистекал слух, оставался неизвестным. Как это бывает, Иван кивал на Петра, а Петр ссылался на Кузьму, но кто именно та сорока, на чьем хвосте ошеломительная новость прилетела в коридоры НИИКИЭМСа, оставалось тайной. Казалось бы, одного этого обстоятельства должно быть достаточно, чтобы отбросить все пересуды как бабьи бредни, не имеющие ничего общего с реальностью. И к такому выводу склонялись многие, в том числе и сам повествующий об этом Миша.

Так то так. И тем не менее. Несмотря на полное отсутствие связи с реально текущей жизнью, то, что убийство действительно имело место, утверждалось с такой искренней верой и убедительностью, что услышавший эту новость – каким бы скептиком он ни был – передавал ее дальше с той же самой интонацией и убежденностью. Так что все порожденные слухом разговоры и рассуждения основывались на как бы общеизвестном факте, достоверность которого не требует никаких доказательств – да, так было, не нами это установлено, и не нам это опровергать. Глас народа, так сказать. А посему и окончательный вывод, к коему пришли институтские умники, чьи суждения определяли, в основном, внутриучрежденческое общественное мнение, гласил что-то вроде: Пусть россказни об убийстве невероятны и, возможно, сильно искажены при передаче из уст в уста, но в основе их лежит, по-видимому, действительное происшествие, каким-то образом связанное с Институтом катализа.

Поскольку в последующие дни ничего достойного внимания не происходило и никакой ясности в обсуждаемом вопросе не появилось, то к концу недели слух затих сам собой и, вероятно, быстро перешел бы на положение очередной «параши» (как сейчас бы сказали), не нашедшей впоследствии ни малейшего подтверждения. Однако – я чуть не забыл сообщить об этом – было всё же одно событие, в фактичности которого трудно было сомневаться и которое, по всей видимости, могло иметь отношение к появлению слуха об убийстве. Информация об этом мелком происшествии происходила от директорской секретарши – дамы средних лет, посвященной, благодаря своему положению, в некоторые не подлежащие широкой огласке институтские дела и делишки. Правда, узнать что-либо непосредственно от нее институтским любопытствующим было бы совсем непросто. Дама она была манерная, с ледяной неприступностью во взоре и голосе, и до досужих разговоров с обычными сотрудниками не снисходила. Исключения делались только для директора с его заместителями, главного бухгалтера, начальника первого отдела, ну и еще для нескольких человек, числящихся на тот момент директорскими фаворитами, часто посещавшими охраняемый секретарем кабинет. И всё же кое с кем из служащих она как-то общалась, и потому через начальницу отдела кадров весь институт вскоре узнал об упомянутом интересном событии. Оказывается, утром в понедельник (то есть еще до всяких слухов – они распространились только во вторник после обеда) в приемной появился некий молодой человек, сообщивший, что он из милиции (хотя был и не в форме), и пожелавший переговорить с директором института. Поскольку академика в тот момент не было на месте, да и сомнительно, чтобы он стал беседовать с каким-то милиционером в ранге ниже полковника, секретарь перенаправила пришедшего на ступеньку ниже – к институтскому замдиректора по АХЧ. (Тут надо сказать, что на деле глава НИИКИЭМСа был в то время только членом-корреспондентом Академии наук, однако надеялся удостоиться высшего звания в относительно недалеком будущем и не возражал, если его уже заранее титуловали «академиком». А потому, с легкой руки откровенных подхалимов, так его обычно и именовали в неформальных разговорах сотрудников – это, кстати, было довольно удобно, поскольку помогало отличать директора от всех прочих внутриинститутских «боссов» и «шефов»). У замдиректора необычный посетитель пробыл недолго, покинув его кабинет минут через десять-пятнадцать. Но что привело его в НИИКИЭМС и о чем шел разговор – хотел ли он проинформировать о чем-то институтское начальство или же, напротив, сам нуждался в какой-либо информации, – осталось тайной. Расспрашивать об этом зама по АХЧ – человека сурового и не стесняющегося в выборе выражений – никто не решился, а сам он на этот счет не высказывался. Так что, когда возникло подозрение, что визит милиционера и возникновение слуха об убийстве могут иметь некую общую подоплеку, ему было суждено остаться на положении смутного подозрения: никакие факты не свидетельствовали напрямую об истинности таких догадок.

Вспоминая те далекие дни, Миша довольно цветисто выразился, что первые неясные сигналы об определенном неблагополучии, подспудно зреющем в глубине мирно текущей институтской жизни, можно было бы сравнить с теми, не приносящими никаких явных неприятностей подземными толчками и движениями почвы, которые часто предвещают близящееся извержение вулкана.

– Это был предупреждающий стук из преисподней, – не без пафоса дополнил он свою мысль, – стук, всех заинтриговавший и вызвавший интенсивную реакцию, но по существу не распознанный в качестве пророчества о грядущих бедах, а потому – после краткого всплеска интереса – и оставленный в конечном итоге в пренебрежении. Никому тогда не пришло в голову, что настоящие события впереди и что они только подготавливаются перед тем, как обнаружить свое истинное значение.

Услышав это, я, помню, подумал, что рассказчик напрасно недооценивает свою склонность к литературной деятельности и что, если бы Миша самостоятельно взялся за дело и, как говорится, уперся рогом, то, вполне возможно, смог бы написать более или менее пристойный роман, не прибегая ни к чьей помощи. Я даже пытался убедить его в этом, но все мои чистосердечные старания ни к чему не привели, и судьба, вознамерившаяся подвести меня к сочинению еще одного детектива, по-прежнему продолжала гнуть свою линию – на то она и судьба, что тут поделаешь.

Ясно, что подобные рассуждения о «пророчествах» и «стуках из преисподней» принадлежат тому Мише, который через десять лет после случившегося рассказывает мне свою жутковатую историю. Когда же она только начиналась, Миша – как и все его коллеги и собеседники – обладал лишь той информацией, о которой я уже рассказал выше. Реальную механику возникновения описанного слуха он узнал лишь через много дней, и я позднее расскажу, как он стал обладателем такой эксклюзивной информации (еще одно новомодное словечко, широко распространившееся среди продвинутой – вот вам и еще современный перл! – публики).

Однако здесь, заботясь о ясности изложения и пользуясь возможностями романной формы, дарующей автору право свободно перемещаться во времени и пространстве, мы можем не дожидаться, пока наш герой узнает нечто еще ему неизвестное, а сразу рассказать, как оно было на самом деле.

Непосредственным источником слуха об «убийстве в институте» была Анна Леонидовна Бильбасова – персонаж, в некотором отношении еще не знакомый читателю. Впрочем, если я добавлю к имени еще и занимаемую ею должность в НИИКИЭМСе – вахтер, то вряд ли найдется кто-то, не сообразивший сходу, что речь пойдет о той самой «тетеньке» в обвислой кофте и укороченных валенках, которая уже появлялась на самых первых страницах романа.

Понятно, что вахтеры занимают одну из низших ступенек в институтской табели о рангах и редко выдвигаются в центр каких-либо событий – неприметная должность, самое мимолетное общение с другими сотрудниками. Миша до описываемых событий и не помнил о существовании этой самой Бильбасовой. Знать-то он ее – по крайней мере, в лицо – знал, конечно. Хотя эта героиня романа и работала большей частью в ночные смены, но всё же время от времени она дежурила и в дневные часы, а следовательно, Миша должен был проходить мимо нее, здороваться, брать или сдавать ключи – значит какое-то минимальное общение было. Но запоминать ее и иметь о ней хотя бы какое-то определенное мнение, у него не было причин. Одна из тех старорежимных тетенек, которые каждый день сменяют друг друга и мало отличаются между собой. Общение в подобных ситуациях таково, что человек воспринимается не со стороны своей индивидуальности, а как функция – вахтер. Вахтер он и есть вахтер, а что он за человек – ну, мне-то какая разница! Наверное, и Анна Леонидовна (как и прочие ее коллеги по должности) точно так же относилась к Мише: один из той многочисленной молодежи, что постоянно шмыгает туда-сюда мимо вахтерской, – главное, чтоб ключи не забыл сдать.