Он тебя не любит(?)

— Арсен, Макар здесь вообще ни при чем, мы с ним почти не видимся, он приходит к Маше, — нетерпеливо прервала его дочь, — я просто не хочу в Швейцарию.

— Нет, Эва, это не обсуждается, должные приличия соблюдены, теперь всем будет лучше, если мы разъедемся.

— Ты… ты прогоняешь меня? Не хочешь меня видеть? — она посмотрела на него ясным, чистым взглядом, и Арсен понял, что больше не вынесет, что у него больше нет сил это терпеть.

— Да, — он уставился в потолок, не заметив, как пальцы схватили простынь и смяли, застыв в судороге, — да, все правильно, Эва. Я не могу тебя видеть. Ты как живое напоминание той вины, которую я никогда не искуплю ни перед Кирой, ни перед тобой.

Эва дернулась, чтобы возразить, но он одной рукой отпустил простынь и сжал ей ладонь.

— Молчи! Я буду говорить. Если бы ты только знала, какая это пытка, каждый день смотреть тебе в глаза, Эва! Ведь я мог тогда вернуться, я даже думал о ней какое-то время, но она была хорошей девочкой, просто так получилось, и я не хотел усложнять ей жизнь. Я схожу с ума, когда думаю, как все могло пойти по-другому, если бы я вернулся. Она ведь ждала меня, ждала, я обещал ей, что вернусь, так, просто говорил, думал, ей приятно будет услышать. Кто знал, что она в самом деле будет ждать?

— Ждала, — бесцветным голосом подтвердила Эва, — она очень тебя любила.

Арсен часто задышал, со свистом выпуская воздух через сжатые зубы.

— Я в твоем детском альбоме чек нашел из детского магазина. Кира тебе одежду покупала. Там шапка, носки, колготки и сапоги. Знаешь, сколько это по деньгам? Я за вечер в ресторане втрое больше оставлял. Я жрал, пил и трахал баб, пока вы с ней голодали, ходили в обносках… Пока она умирала!

Он все-таки произнес это, надеясь, что хоть немного полегчает, отпустит саднящая боль в груди, но напрасно, легче не становилось, и он продолжал свою исповедь с каким-то садистским удовольствием.

— Леша привез ее медицинскую карту. Ее можно было вылечить, Эва, рак груди у женщин часто успешно лечится, и для меня это не деньги. Кира знала, где меня искать, она давно поняла, кто я, Эвочка, но она считала меня лжецом и предателем, поэтому не захотела просить. Она так и не назвала тебе мое имя, потому что посчитала недостойным тебя, и здесь я с ней согласен. А знаешь, что самое страшное? Если бы я вернулся и узнал, что у меня есть ты, я мог остаться с вами, они ведь похожи, Лера с Кирой, сама посмотри на снимках. Это я теперь понимаю, чем меня Лерка зацепила. И тогда они обе были бы живы, я мог даже не встретиться с ней, с Лерой, пускай бы она вышла замуж за Рината, а сына бы мне родила Кира. Я убил их обеих, Эва, женщин, которые меня любили, и которых я любил, потому что я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Ты должна держаться от меня подальше!

Он впился ей в лицо испытывающим взглядом, надеясь хоть что-то разгадать, но Эвангелина сидела как каменная, глядя ему в глаза, и он теперь понимал, почему так бесились его партнеры на переговорах. За это нечитаемое, непробиваемое, выжидательное выражение он и получил свою тигриную кличку, а сам не смог узнать этот взгляд, когда увидел дочь на том дурацком кастинге. Тигр, который не узнал по запаху своего тигренка, не может называться хищником, и Арсен безжалостно сжигал за собой все мосты.

— Ты должна держаться от меня подальше, девочка, — не отводя глаз, повторил Арсен, — потому что тебя я тоже собирался убить. Там, в ресторане на Эйфелевой башне, я обманул тебя. Мне нужно было убрать Маркелова, я хотел отомстить ему за жену и сына и заодно расчистить себе дорогу в бизнесе. Но я хотел сделать это чужими руками, твоими руками, Эвочка. Бомба была замаскирована под тюбик губной помады, я должен был положить его тебе в сумку и усадить тебя в машину к Ринату. Вместе с Машкой. Я предлагал положить к твоим ногам мир, чтобы ты год прожила как королева, а потом разделаться с Ринатом ценой твоей жизни. Я чудовище, Эва, я не заслуживаю ни тебя, ни Машки, поэтому ты должна забрать ее и уехать. Я отдам тебе все, все, что у меня есть, но смотреть тебе в глаза — это выше моих сил. Прости меня, моя девочка, я не знал, что можно так любить, и не бойся, я достаточно себя наказал. Ты можешь презирать меня, ты должна презирать меня, знаешь, он зря меня вытащил оттуда, твой Макар, если бы я сгорел там с Ринатом, то мог бы рассчитывать хотя бы на твое прощение…

Теперь она смотрела на Арсена широко распахнутыми глазами, и ему казалось, в их глубине горит огонь. Погребальный. Для него и его нерастраченной отцовской любви, у которой оказался такой мерзкий привкус. Арсен сглотнул и продолжил совсем другим тоном, отстраненным и нейтральным, каким объявляют очередной рейс в зале ожиданий аэропорта:

— Думаю, у тебя больше нет вопросов, — а потом не удержался и добавил севшим голосом: — Но я хочу, чтобы ты знала, я счастлив, что ты у меня есть. Я закрываю глаза и вижу тебя маленькую, сколько я всего пропустил, эти утренники в садике, школу, твой выпускной, твои болезни, твои прогулки. Я хотел бы читать тебе сказки перед сном, как Машке, но ты выросла, тебе уже не нужен отец. И все же, знай, что он у тебя есть. Всегда, слышишь, девочка моя, ты всегда можешь прийти ко мне за помощью, даже если я этого не достоин…

Он осекся от того, что его выросшая дочь осторожно примостила голову ему на плечо, слова вмиг застряли в легких, будто придавленные огромным комом, который вырвался наружу и теперь давил сверху со страшной силой, не впуская и не выпуская такой нужный воздух.

— Конечно, не нужен… — его шею обвили теплые руки, и Арсен боялся пошевелиться, чтобы случайно не проснуться, потому что это сон, такого просто не может быть с ним наяву. Ей же неудобно так сидеть, извернувшись, и Арсен легонько обнял дочь за плечи, а та вдруг скользнула ему под бок и уткнулась носом в складку рубашки.

— Пап, — донеслось до него жалобное, — пап, можно я никуда не поеду? Можно я останусь с тобой?

Огромный давящий ком взорвался осколками и полился из него, постепенно отпуская грудь, унося с собой боль, или это теплые ладошки, вытиравшие ему щеки и шею, приносили облегчение? Его ребенок прижимался к нему, и Арсен чувствовал, как вместе с хлынувшим из него потоком уходит то гложущее, изнуряющее чувство вины, которую он и не надеялся искупить.

Осторожно поправил лежащую на груди темноволосую голову дочки, чтобы ей было удобнее, а она снова обхватила его шею.

— Пап, я беременная, — прошептала в самое ухо, и Ямпольский чуть не поперхнулся.

«Сволочь, кобель, засранец, осеменитель гребаный, и когда только успел…»

— Это… это же хорошо, моя маленькая, — Арсен поспешно погладил дочь по голове. Девочка беременная, не надо ее расстраивать. Вот только пусть явится сюда этот …ский осеменитель…

— Правда? — она подняла голову. — А я боялась тебе говорить.

«Правильно боялась, я же убью эту кобелину, яйца оторву и Баскервилю скормлю…»

— Это вы тогда на крыше успели, в первый день выставки? Ты хоть его любишь?

Эва кивнула и хлюпнула носом.

— А замуж за него хочешь?

Она покачала головой. Час от часу не легче, двое детей от этого идиота, и что теперь с ним делать? Яйца Бас сожрет, но дети от этого сами не воспитаются…

— Ну и не надо, ну и Бог с ним, — Арсен прижал ее голову к груди и поцеловал, — без него обойдемся. Я тебе таких женихов найду, он себе локти от зависти сгрызет, Демидов твой, хочешь?