Он упал на траву

Степан Михалыч остановился и поглядел на него в упор.

– Я член партии непобедимых коммунистов, - громко сказал Степан Михалыч, и губы его побелели.
– Я член партии, и ты можешь называть меня комиссаром, Каторга.

Он отвернулся и пошел дальше. Мы двинулись за ним.

Каторга перегнал его и заступил дорогу.

– Каторга да Каторга, - сказал он тихо.
– Сколько можно? Какой я Каторга, я Гришка Полещук! Я вас очень уважаю, Степан Михалыч.

Тот двумя кулаками расшебаршил свою бороду.

– Пойдешь со мной, Гриня, - сказал он Каторге.

– И ты, Телега, пойдешь со мной. Нельзя мне вас всех вместе вести, а вдруг да я что и не так сделаю. Не туда вас заведу. Пусть мы разделимся.

– Нет, мы вместе, - сказал я.

– Это мой приказ, - сказал Степан Михалыч.
– Теперь пришло расставанье, Митя. Мы трое вон там пойдем, - он показал направление.
– На Боровск. Мы будем его огибать справа и, может, выйдем на железную дорогу. А вы, Митя с Лешей, вот здесь идите.
– Он и нам показал, где бы нам, по его мнению, лучше было идти.
– Вы всегда вместе, вы дружки, вам вместе надо. Теперь: в Москву придете, вступайте в армию, ребята, добровольно идите. Вы теперь народ подготовленный. Ну все. Два, значит, у нас отряда во временном отступлении. Всего вам, ребята!

Он протянул мне теплую, согретую добром руку. Я пожал ее. Прощай, Ячмень и Лен! И если навсегда, то навсегда прощай. Тележка протянул мне свою узкую руку, я взял ее и покрыл сверху левой рукой. Он тотчас же положил свою левую руку на мою. Мы трясли так руками, смотрели друг на друга, что-то хотели сказать друг другу и не смогли, постеснялись.

– До свиданья, - сказал Тележка.

– До свиданья, - сказал я.

Потом я пожал корявую руку моего товарища Гришки Полещука - грязную корявую руку человека, которого мы несправедливо дразнили Каторгой...

Лешка простился тоже. Они пошли по большой, пустой дороге к далекому горизонту, а я смотрел им вслед и понимал, что это уходят из моей жизни люди, без которых мне никогда не будет вполне хорошо.

– Аида и мы, - сказал Лешка.

19

Мы шли с ним скорым приемистым шагом по огромной разметанной дороге, тянущейся сквозь низкий красновато-серый осинник. День перевалил на вторую половину, грязь на дороге уже начала застывать в предчувствии ночного заморозка, идти стало легче, и мы прошли уже верст шесть или восемь, не встретив ни одного человека.

– Где теперь наши?
– сказал Лешка.

– Какие?

– Кто вышел оттуда.

– Плутают...

– Повидать бы...

– А может, кто-нибудь сзади идет, кто позже добрался до дороги.

– Покричим?

Мы несколько раз останавливались и кричали. Никто не откликнулся.

Мы были одни с Лешкой. Словно одни во всей России, так пусто было вокруг. И мы снова шагали с ним по дороге вперед и сворачивали у развилков, не раздумывая. У нас появилась уверенность, что мы не можем ошибиться и мы выйдем к Москве. Крупинки железа притягиваются к магниту, они не ошибаются никогда.

– Такому человеку, - сказал Лешка, и голос его дрогнул, - такому человеку надо поставить памятник. Узнать, где он жил, и на его улице поставить памятник. Пусть малые дети на него восхищаются и все другие тоже.

Я сказал:

– Да. Сереге надо памятник.

– Приду домой, - сказал Лешка, - доберусь только до дома, мать повидаю и спать не лягу, побегу записываться в добровольцы. Теперь-то меня возьмут... Теперь люди нужны. Верно?

Я сказал:

– Верно.

Лешка посмотрел на меня и понял:

– Хорошо бы, - сказал он, - нам быть вместе. Да, Митя?

Я сказал:

– Гроб дело. Меня не возьмут.

Несколько минут он молчал, потом зашел ко мне слева и горячо заговорил:

– Я знаю, что надо делать. Нам с тобой, Митя, одна дорога. Нам надо в партизаны идти, вот куда!

Я посмотрел на Лешку. Это было как озарение. Как я сам не додумался до этого?

Я сказал:

– Ты, Лешка, бог!

– Верно?
– Он как будто даже удивился похвале.
– Значит, пойдешь? В партизаны, да, Митя?

Я сказал:

– Я тебе могу поклясться. Я не знаю даже, как я это сам не дотумкался. А что ты это так быстро сообразил, я тебе никогда не забуду. Значит, идем?

Лешка сказал:

– Факт. Возьмут, не бойся. Мы вместе будем. И не беспокойся, что ты хромой, ты молодой, ты сильный, у тебя руки, как камень.

Он просто лечил меня, этот парень.

– Ты ходкий, ты же быстро ходишь, ты никогда не отставал. Я тоже, как медведь, здоровый. Мы с тобой так возьмемся, мы такое ему устроим! У него и правда под ногами земля загорится.

Ну и здорово же он говорил, Лешка Фомичев - златоуст, ничего не скажешь. Я даже засмеялся от удовольствия.

А он продолжал:

– И мы с тобой еще до победы доживем, увидишь! Она скоро будет, не думай! Это он временно прет, на шарапа берет, а мы еще не опомнились. А потом такое будет, что он и кишок не соберет, да, Митя?

Я сказал:

– То есть конечно!

– Вот, - сказал Лешка удовлетворенно, - мы его добьем, а потом вернемся домой и будем жениться...

Я сказал:

– А на ком? У тебя есть?

Лешка засмеялся и стал глядеть в сторону.

– Есть одна.

– Как звать?

– Таська!
– сказал он и улыбнулся снова. У него улыбка была замечательная, добрая очень.

Я сказал:

– Что ж ты невесту так называешь несолидно - Таська!

– Какая ж она невеста. Она в седьмом классе. Таська и есть!

– Ну да?
– я очень удивился.
– Она что, школьница? А как же она согласилась?

– Она не соглашалась, она и не знает даже ничего...

– То есть как не знает? Чего не знает?

– Ну что я на ней женюсь!

– Как же она не знает?

– Ну, не знает, и все. Это я пока один решил. Я ее заприметил и решил.

Я сказал:

– Ну, ты и ловок. Прямо чертов сын!

Лешка снова засмеялся. Этот разговор будоражил его и счастливил, и ему еще хотелось про это говорить, он ведь мальчик был, совсем мальчик.

– Вот, значит, годика через три я на ней и поженюсь!

– Ну, победа-то раньше будет, - сказал я.