Она под запретом

Я выключаю кран и, быстро оглядев своё отражение, иду к двери. Унижение понемногу стало сходить на нет, но потрясение никуда не ушло. Хотя сейчас именно оно не позволяет мне по-дурацки трепетать от того, что Данил пошёл за мной, чтобы утешить.

— За столом счёт три — один, — по мере моего приближения улыбка на его губах становится шире. — А ты такая высокая стала. Наденешь каблуки — будешь одного роста со мной.

— Не преувеличивай, а то я почувствую себя страусихой.

Я думала, мы вместе пойдём в гостиную, но Данил стоит на месте. Его взгляд странно скользит по моей щеке к подбородку, отчего меня бросает в жар, а в груди становится тесно и неуютно.

— Ты изменилась.

И тон его странный. Другой. Такого я ещё не слышала, и потому он производит на меня глубокое впечатление. Я тоже не могу пошевелиться и даже про то, что мне нельзя так долго разглядывать его лицо, забываю. Не вижу, а скорее чувствую, как Данил заносит руку, будто собираясь меня коснуться, и вздрагиваю от звука металлического голоса:

— К столу вернитесь.

Магия момента, которого не должно было случиться, рассеивается, замещаясь паникой. Арсений ведь ничего плохого не подумал? Потому что я бы никогда. Данил принадлежит Луизе, и я бы никогда не позволила себе переступить черту.

— Секунду, — на удивление спокойно произносит Данил и, отступив, кивает мне. — Пойдём.

С колотящимся сердцем я обхожу его и, избегая смотреть на Арсения, быстро иду по коридору. С момента моего прилёта на родину прошла всего пара часов, но они успели превратиться в катастрофу.

Остаток ужина проходит в ощутимом напряжении. Даже весёлая болтовня Луизы не в силах поднять градус упавшего настроения. Все понимают, что вечер безнадёжно испорчен. Когда у Петра звонит телефон, и он отходит поговорить, я тоже выхожу из-за стола.

— Спасибо за ужин, — говорю я, глядя на самого безопасного человека, Луизу. — Я, наверное, сегодня пораньше лягу спать.

Слева доносится пронзительный звук упавших на тарелку приборов: реакция Арсения. Именно она становится причиной, по которой я впервые в жизни позволяю себе укол в его адрес:

— На завтра у меня много планов: например, слезть с чужой шеи.

От собственной смелости меня бросает в жар, и до того, как остальные успеют увидеть мои пунцовые щеки, я отворачиваюсь.

Моя спальня находится в самом конце коридора. Мама однажды пошутила, что Арс меня невзлюбил, потому что мне досталась та комната, которую он хотел себе. Мама вообще часто шутила. Это одна из многих вещей, которых мне недостает после её смерти.

В комнате со дня моего отъезда всё осталось по-прежнему, разве что цвет штор изменился и с подоконника исчезла маленькая пальма, которую я долгое время пыталась превратить в могучее африканское дерево. Моя сумка стоит на кровати, чемодан приютился возле кресла. В груди тепло ёкает. Это Данил их сюда поднял.

Я скидываю толстовку, собираясь пойти в душ, и испуганно подпрыгиваю на месте от резкого звука. Кто-то дёрнул снаружи дверь. Так, словно думал, что она открыта. К горлу подступает паническая тошнота. Так делает только один человек в этом доме. Арсений.

Глава 4

Я затаиваю дыхание и гипнотизирую дверную ручку, отчаянно желая, чтобы этот грубый, бесцеремонный звук оказался не более чем случайностью. Ведь если это действительно Арсений, то вряд ли он пришёл извиниться или пожелать мне спокойной ночи. Понятия не имею, что ему нужно, но на моей памяти ни один наш разговор не заканчивался ничем хорошим.

В течение нескольких секунд бронзовая рукоятка остаётся неподвижной, и когда я начинаю думать, что удалось урвать шанс на спокойствие, раздаётся стук. Требовательный, нетерпеливый, словно человеку по ту сторону необходимо срочно забрать что-то принадлежащее ему.

Я невольно озираюсь по сторонам в поисках убежища. Слабовольный, трусливый порыв, за который я мысленно отвешиваю себе оплеуху. Перед Арсением я ничем не провинилась. Это его отец захотел, чтобы я вернулась домой. Я не собираюсь сидеть ни у кого на шее и завтра же начну искать работу. Выспаться с дороги — это моё право.

К двери я шагаю через силу, стараясь делать это бесшумно в надежде, что за ней никого не окажется. Как бы не так. В приоткрывшемся зазоре на меня холодно смотрят синие глаза.

— Ты что-то хотел?

Я отшатываюсь, потому что Арсений, не удостоив меня ответом, без разрешения протискивается внутрь спальни и с грохотом захлопывает за собой дверь.

Паника холодит кожу, заставляя меня пятиться к стене. Ещё утром, сидя в аэропорту Лозанны, я была уверена, что переросла свой страх перед сводным братом. «Целых четыре года прошло, — говорила я себе, — я повзрослела». Но нет. В его присутствии я снова ощущаю себя пятнадцатилетним подростком, неловко прикрывающим руками не до конца оформившуюся грудь.

— Зашёл прояснить кое-что в отсутствие твоих защитников, — взгляд Арсения падает на мой раскрытый чемодан, затем — на свитер, переброшенный через спинку кресла и лишь потом многотонной ношей ложится на меня. — Ты теперь совершеннолетняя, и делать скидки на твою недееспособность больше нет нужды. Слушай внимательно. Отец и без того дал тебе больше, чем ты и твоя мать заслужили. Не стоит распаковывать своё шмотьё. Не думай, что образ несчастной сиротки поможет тебе продержаться в этом доме ещё хоть сколько-нибудь времени.

Я обнимаю руками голые плечи и, наконец, задаю вопрос, который столько лет не даёт мне покоя.

— За что ты так меня презираешь? Я ведь совсем ничего тебе не сделала.

— Мне не нравится навязанное общество людей, которых я не уважаю. Мне была отвратительна твоя мать, и я не вижу ни единой причины терпеть её малолетнюю копию. Шкаф дорогого тряпья и престижное образование — хорошие отступные для прилипалы вроде тебя. Кормушка прикрыта, мышонок.

Кровь бросается мне глаза, а пульс начинает бесноваться. Я не умею защищать себя, но Арсений сказал, что ему отвратительна моя мама. Мой самый близкий человек, которого нет в живых. Ещё никогда я не была так близка к тому, чтобы броситься на него и расцарапать его ледяное лицо.

— Мне ничего не нужно от тебя или от твоей семьи. Я здесь только потому, что Пётр меня пригласил, а я к нему прекрасно отношусь. И к Луизе тоже. Это из-за них я здесь. Ты бы, разумеется, предпочёл, чтобы я спала на уличной лавке, но я стараюсь не учитывать мнение людей, которые мне безразличны. А если ты ещё раз попробуешь оскорбить мою покойную мать, я…

Бушующий гнев мешает мне быстро складывать мысли. На последней фразе я запинаюсь и моментально ловлю кривую ухмылку Арсения.

— И что тогда? Что ты сделаешь?