Она уже мертва

Оттиск, который оставило орудие убийства.

Аля была задушена ремнем, что валялся на дорожке зимнего сада. Убийца поступил не слишком осмотрительно, оставив его… Да нет же!

Он все предусмотрел.

Он заманил несчастную Белку в западню, пользуясь известными ей приметами. Он все обставил так, чтобы ей стало по-настоящему страшно. И теперь ему остается лишь демонстрировать свое могущество, а Белка не в силах ничего ему противопоставить. Как не могла противопоставить Аля, а еще раньше – Аста. Ее дух живет в сундучной русалке и во множестве «Анжелик». Асте была знакома эта комната, Белка почти уверена в этом. Быть может, Аста стояла ровно на том же месте, где стоит сейчас она. И держала в руках мрачный дневник Инги Кирсановой. Девочки с выпачканным клубникой ртом, своей тети. И Белкиной, Белкиной тети! Все они связаны родственными узами, в их жилах течет одна кровь, Белка живо представляет себе эту кровь – она клубничного цвета, в ней купаются аммониты с выпростанными на поверхность руками. И никак не понять, машут ли они приветливо или взывают о помощи.

Взывать о помощи бесполезно.

Он появится здесь с минуты на минуту, распахнет дверь, и…

– Где ты? – не выдержав, крикнула она. – Где ты?!

Ничего, ровным счетом ничего не изменилось в проклятой комнате. Все так же ярко горел корабельный фонарь, все так же лежало в сундуке скрюченное тело Али. И часы все так же мерно отстукивали минуты.

– Где ты?! Покажись!

Дверь. Нужно забаррикадировать дверь. Тогда убийца не сможет войти сюда и совершить то, что он уже проделал с Алей. И… возможно с эстонской русалкой-оборотнем, не зря же ее платок оказался здесь. Все это – знаки, которые были оставлены… для кого?

Для Белки.

Ведь это она получила открытку. Никто другой. Это ей был предназначен ключ от виллы «Mariposa». Тот, кто сделал это, знал, что она не устоит. Знал, что она любопытна и при этом умеет хранить тайны. Он знал ее как облупленную – когда ей было одиннадцать. И почти наверняка мог предположить, что за прошедшие двадцать лет она не очень сильно изменилась. Ее душа так и осталась туго забинтованной, как ноги средневековой китаянки из аристократической семьи. Она не выросла ни на сантиметр, но цена изяществу – деформация и боль. Если бы убийца решил вытряхнуть душу из Белки и запихнуть ее… даже не в бабкин сундук, а в короб с насекомыми – долго мучиться ему бы не пришлось.

Но для этого нужно хотя бы представлять, что есть Белкина душа. И следить за ней – хотя бы изредка, краем глаза.

Лишь один человек способен на такое – Сережа.

Но представить его убийцей невозможно. Все Белкино естество восстает против этой абсурдной, кощунственной мысли. Если бы он был сейчас здесь – он все бы ей объяснил, развеял ее страхи, и они вместе посмеялись бы…

Посмеяться не получится. Хотя бы потому, что Аля мертва. Задушена. И неизвестно, что случится с самой Белкой через пять минут. Через мгновение. Заставлять сундуками дверь – бесполезно, она открывается наружу, а не вовнутрь. Но даже если бы это было не так – пользы от Белкиного добровольного заточения немного. Сколько она продержится здесь, в сырой комнате без окон? Чем будет занимать себя долгие часы, а то и дни изоляции? Царапать ногтями стены? Изучать дневник не вполне здоровой девочки Инги? Есть еще шкаф, набитый книгами. И… Аля. Мертвое тело, которое когда-то было Алей. Его можно скрыть от глаза ковром, но оно не исчезнет. Как не исчез в ее сознании Лазарь – мальчик-паучок с хохолком на затылке. Как не исчезла память о родителях, какими она увидела их в морге стамбульского госпиталя. Они были мало похожи на себя живых, хотя при аварии их лица почти не пострадали. Мелкие царапины от разлетевшегося вдребезги лобового стекла не в счет. Но Белка не узнала их, отказывалась узнавать, стараясь оттянуть неизбежное. Смерть Лазаря стала для нее потрясением, смерть родителей – потрясением и горем. Но сейчас… она почти ничего не чувствует. Даже находясь в пяти шагах от трупа.

Девушка из сундука не имеет никакого отношения к Белке. Она всего лишь случайная знакомая и не может быть той смешной крепконогой малышкой, которая провела когда-то рядом с Белкой целый долгий август. Такие малышки обычно украшали поздравительные открытки, которые в изобилии слала выборгская бабушка: Поздравляю с Первомаем! (с обязательным флажком в руках), Поздравляю с Восьмым марта! (с обязательным букетиком подснежников), Счастливого Нового года! (в компании зайцев под елочкой). Нынешняя Аля – не та малышка. При ней нет ни флажка, ни подснежников, ни зайцев. Конечно, это не оправдывает Белкину душевную глухоту, а просто… выдает в ней человека, с которым что-то не так. Вещи и предметы, будь то разбросанные на полу шахматы или татуировка на бамбуке, волнуют ее гораздо больше. И тот, кто заманил ее сюда, был прекрасно об этом осведомлен, потому что… провел тот август с ней. Лазарь играет в шахматы – вот тебе шахматы! У Сережи на руке была татуировка – вот тебе татуировка! И о шахматах, и о татуировке знали все дети…

Стоп-стоп.

Ключевое слово здесь – дети.

Все они были детьми. Слишком маленькими и слишком слабыми, чтобы тем летом покуситься на чью-то жизнь. Или – слишком покладистыми и глупыми, как Лёка и Миш. Остаются Сережа и Маш.

Вернее… остается Сережа.

Маш хватило бы решительности расправиться с Астой. И маленькие красные сандалии – в день не самого приятного объяснения с Парвати она видела их за ширмой и тем самым вычислила Белку. Но этот роскошный дом… он не может принадлежать жалкой алкоголичке-неудачнице. И она ничего не знала об открытке. И о том, что Белка попала в грот, где нашла Лазаря, следуя за маленькими шахматными фигурками, оставленными на берегу.

Об этом не догадывался никто. Даже Сережа. Никогда, никогда она не говорила Сереже, что пошла за шахматами. Никогда не рассказывала об открытке.

Об этом знает только она сама.

И те, кого больше не существует. Аста и Лазарь.

Это не могут быть они! Лазарь мертв, и Аста… Шило утверждает, что ее тоже нет в живых, и не верить оперу нет никаких оснований.

Белка – человек, с которым что-то не так. Здесь и сейчас она готова поверить в то, что кто-то из двоих жив. И что время повернуло вспять.

Время повернуло вспять!

Огромный циферблат парит над Белкой. В зимнем саду ее впервые настиг бой часов. Ударов было шесть, а потом к ним добавился еще один. Тот, что звучит каждые пятнадцать минут. А совсем недавно часы отсчитали еще четверть. Следовательно, сейчас должно быть чуть больше половины седьмого.

Но на часах – тридцать три минуты шестого!

В это время Белка только подходила к особняку. Или продиралась сквозь кусты к пролому. Вот если бы снова оказаться там! В реальных, а не придуманных кем-то тридцати трех минутах шестого! Как зачарованная, она смотрит на циферблат: черные цифры, нанесенные на него, бестрепетны. Стрелки так же недвижимы, и кажется, никакая сила не может сдвинуть их с места.

Щелчок.

Белка явственно слышит щелчок, хотя минутная стрелка (на нее была вся надежда) даже не дернулась. Звук пришел откуда-то извне. Конечно же, это дверь! Тому, кто заманил Белку сюда, надоело ждать, и он решил форсировать события. Увидеться – впервые после стольких лет разлуки. В два прыжка Белка оказывается возле двери и хватается за ручку в тот самый момент, когда в дверном проеме появляется узкая щель. Белкой движет страх, помноженный на инстинкт самосохранения. Если рывком толкнуть дверь и попытаться дверью же оттолкнуть противника, он может не удержаться на ногах. Шансов немного, но попробовать стоит.

Как ни странно, этот маневр удался, и через секунду Белка оказалась на свободе. Краем глаза она заметила мужскую фигуру, согнувшуюся едва ли не пополам. Человек у двери пробормотал про себя что-то нечленораздельное, но очень быстро пришел в себя. Ничем другим не объяснишь торопливые шаги по гальке в том направлении, куда метнулась Белка. Листья бамбука, свешивающиеся на дорожку, хлестали по Белкиному лицу, а сам бамбук все не кончался, и в какой-то момент она поняла, что пропустила нужный поворот. Спасительный путь к выходу из зимнего сада остался правее, и сейчас она неслась в сторону, прямо противоположную комнате с часами и трупом несчастной актрисы. Дорожка все не кончалась, бамбук сменили молодые араукарии с нежными, едва оперившимися веточками. Кто-то потратил уйму времени и сил, чтобы обустроить это место, вдруг отстраненно подумала Белка. Кто-то любит растения больше, чем людей…

– Эй! – услышала она окрик за своей спиной. – Ты чего?

Шило! О господи, это он! Это его голос. Не сбавляя темпа, Белка обернулась. За ней вправду бежал Шило, на ходу потирающий скулу. Вид у него был простодушный, а лучше сказать – идиотский, но в эту секунду не было для Белки человека роднее и желаннее.

– Куда это ты ломишься, сумасшедшая? Тормози.

Белка остановилась.

– Ты что здесь делаешь?

– А ты?

– Я первая спросила.

– Мне не нравится, когда люди выскальзывают из дома, никого не предупредив. Некоторые пробовали, и мы знаем, чем это закончилось.