Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

Вот почему он ко мне пришел, котик. Он сказал, что, конечно, священник дает клятву сохранять тайну исповеди, но из-за этого и возникает перед ним дилемма. Исповедовалась ли она в чем-то или еще нет? Как может человек исповедоваться в грехе, который еще не совершен?

Является ли намерение тем же, что и действие? Если так, то мир полон намеревающихся грешников. Если не так, то эта женщина ничего не сделала, и ее исповедь, собственно, совсем и не исповедь. И если это не исповедь, то какую тайну он должен сохранять? Если это не настоящая исповедь, то почему бы ему не иметь моральное право пойти в полицию и сообщить о планах этой женщины?

Вы совершенно правы, отец, сказал я ему. Как фамилия этой женщины и где работает ее муж? Не тут-то было. Он хотел сначала обсудить все философские и метафизические аспекты разницы между грехом замышляемым и грехом совершенным, а часы на стене все тикают да тикают, обеденный перерыв все ближе и ближе, и этот бедняга-муж все ближе к тому, чтобы получить пару дырок в голове. Я наконец убедил его, сказав, что, видимо, он пришел в полицию по той же причине, что и женщина пришла к нему. Он спросил, какая это причина. Я сказал, что, по-моему, ему тоже хочется быть освобожденным от вины. От какой вины! — спрашивает он. Я сказал ему, что ему хочется, чтобы с него сняли вину умолчания, могущего вызвать смерть двух людей. Ведь он хотел молчать, хотя даже не мог решить, какая доктрина это оправдывает. Точно этого же хотела и та женщина. Я ему сказал, что они оба — и он и женщина — хотят предотвратить эту смерть. Вот почему женщина пришла к нему, и вот почему он пришел ко мне. Как все-таки зовут эту женщину и где работает ее муж? Было уже бе» четверти двенадцать. Наконец он мне сказал. И я выслал за женщиной патрульную машину. Мы не можем предъявить ей обвинение, так как она не совершила преступления и даже не пыталась. А в наших законах нет такого понятия как подозрение… И может быть, немножко ее припугнуть… О-о, стой-ка, стой!

Роджер, который не отрываясь, слушал, почти подался вперед, к детективу, и кивнул в предвкушении его догадки

— Мы ее задержали, не так ли? Или нет?

Женщина вопросительно подняла брови.

— Пистолет! — проговорил детектив. — Если у нее нет разрешения на него, тут-то мы и предъявим ей обвинение. Или хоть напугаем ее угрозой предъявления обвинения и посмотрим, как это сработает. Ну и ну… — он помотал головой. — А все-таки, я и сам не знаю, выдал ее священник или нет? Исповедалась она ему или это была не исповедь? Меня это ставит в тупик, дорогая. Чтх. ты об этом думаешь?

Руки женщины опять заговорили. Роджер не знал, что она говорит. Иногда он глядел на нее, на ее удивительно гибкие пальцы перед лицом. Никогда в жизни его не любила красивая женщина — если не считать мать, конечно.

Официант принес ему омлет.

Молча он принялся есть.

Рядом детектив и его жена кончили пить аператив и заказали завтрак.

ГЛАВА VIII

Идя вслед за детективом и его женой, он дошел до павильона подземки, где они расстались, обнявшись и коротко поцеловавшись. Женщина спустилась вниз к поездам, а детектив минуту-две смотрел ей вслед. На его лице мелькнула тихая, растроганная улыбка, потом, повернувшись, он пошел назад, в здание полицейского участка. Был сильный снегопад, в воздухе густо кружились хлопья снега, на тротуарах он лежал толстым слоем, затрудняя движение.

Несколько раз на обратном пути к участку эн чуть было не подошел к детективу и не рассказал ему всю историю. За столиком в ресторане он услышал достаточно, чтобы убедиться в том, что этому человеку можно довериться. И все-таки что-то его удерживало. Он быстро шел вслед за детективом, наверное, уже в пятый раз думая, сейчас ли подойти к нему или обратиться к нему участке. Он думал о причине своего доверия к этому человеку — наверное, дело в том, как он обращается со своей женой. Как они смотрят друг на друга, как разговаривают — видно, что хорошие, добрые, любящие люди. Наверное, такой человек обязательно поймет, в чем дело у Роджера. И в то же самое время, как ни странно — ведь именно из-за этой женщины Роджер понял, что этому человеку можно довериться — как ни странно, эта женщина тоже имела прямое отношение к его нерешительности и подспудному нежеланию подойти к детективу. Сидя за столиком по соседству с ними, Роджер стал молчаливым участником их беседы. Он следил за лицом женщины, видел, как она глядела на мужа, видел, как е е руки нежно легли на его, замечал ее нежности, незаметные для других, взгляды ее глаз — смеющиеся, одобряющие… И вдруг почувствовал себя ^''надежно одиноким.

Шагая вслед за детективом в притихшем заснеженном мире, он подумал об Эмилии, и ему захотелось позвонить ей. Нет, подржди, — сказал он себе, — сначала надо поговорить с этим детективом. Они уже подошли к зданию полицейского участка. Детектив остановился у патрульной машины, стоящей перед входом. Полицейский, находящийся в машине, со стороны тротуара опустил стекло, детектив нагнулся к нему и, заглянув внутрь, обменялся с сидящими несколькими словами, потом засмеялся. Патрульный полицейский опять поднял стекло, а детектив начал подниматься по семи пологим ступенькам к двери полицейского участка.

Придется ждать, думал Роджер.

Он нерешительно топтался на тротуаре.

Детектив открыл дверь и вошел. Дверь за ним захлопнулась. Роджер стоял на тротуаре. Его заносило густым мокрым снегом. Он резко встряхнул головой, повернулся от входа и зашагал прочь в поисках телефонной будки. Он наконец нашел в каком-то заведении — гибриде тотализатора и кегельбана телефон на стене. Он разменял долларовую бумажку у дежурного, причем тот дал ему ясно понять, что он не склонен разменивать деньги для звонящих по телефону. Он вошел в будку, закрыл дверь и бережно вынул из бумажника сложенный листочек с записанным на нем номером телефона Эмилии.

Он набрал номер и стал ждать.

После четвертого гудка ответил женский голос. Это не был голос Эмилии.

— Алло? — прозвучал голос женщины.

— Алло, будьте добры мне Эмилию, — сказал Роджер.

— Кто это? — спросила женщина.

— Роджер.

— Какой Роджер?

— Роджер Брум.

— Я не знаю никакого Роджера Брума, — сказала женщина.

— Эмилия меня знает.

— Эмилии здесь нет. Что вам нужно?

— А где она?

— Пошла в магазин. Что вам нужно?

— Она сказала, чтобы я позвонил. Когда она вернется?

— Через пять-десять минут, — ответила женщина.

— Вы ей передадите, что я звонил?

— Я ей передам, что вы звонили, — ответила женщина и повесила трубку.

Роджер еще мгновение держал возле уха молчащую трубку, потом повесил ее и вышел из будки. Дежурный за столом одарил его недружелюбным взглядом. Часы на стене показывали почти два. Он думал, действительно ли Эмилия будет дома через пять-десять минут. Голос женщины по телефону был несомненно голосом цветной, с той манерой речи, которую иногда по ошибке можно приписать южанину, но которая на самом деле была чисто негритянской. И что мне так не везет, подумал он. Наконец, встретил первую действительно красивую девушку и, видно, он ей тоже очень понравился, и надо же так случиться что она цветная. Он начал думать, зачем же он вообще ей звонит, потом решил послать ее к черту и пошел обратно к полицейскому участку.

И к чему это все? — размышлял он. Зачем я все это откладываю? Это должно быть сделано, туда надо пойти, рано или поздно, и сказать им об этом, так уж лучше сейчас. И зачем мне звонить Эмилии, небось, она на крыше с каким-нибудь из этих «Персидских вождей», о которых мне рассказала, вовсю трахается. И черт с ней.

Мысль об Эмилии в объятиях какого-нибудь «Персидского вождя» приводила его в бешенство. Он и сам не знал почему. Он ее почти не знал, и все-таки мысль о том, что ею овладевает какой-нибудь полубандит, уж не говоря о всей банде, наполняла его слепой яростью, от которой у него зудели громадные кулаки. Стоило бы и об этом сказать в полиции — об этих сволочных юнцах, насилующих славных девушек, вроде Эмилии, правда, она все-таки, наверное, шлюха, коли им позволяет такое делать.

Он услышал голоса в парке.

Через пелену снега он услышал детские голоса — громкие, резкие, доносящиеся через снежную завесу. Звуки радости, полузабытые звуки — он с отцом на горке за деревянным домиком около железной дороги, где они жили, когда Бадди был еще маленький. «Вперед, Роджер!»— толчок сзади, спуск стремглав по горке, у него рот до ушей от счастливого смеха. «В|от молодец!»— кричит ему вслед отец.

Трое мальчишек катались на санях.

Он вошел в парк и сел на скамью в нескольких метрах от их горки. Широкий склон был весь укатан полозьями саней, Мальчикам едва ли было больше шести-семи лет. Или их пораньше отпустили из старшей группы детского сада или это были первоклашки, не старше этого. Двое были в старых лыжных куртках, третий — в зеленой болонье. У него вязаная шапка была натянута на лоб, уши и чуть ли не на глаза. Уж что он мог из-под нее видеть, было совсем непонятно для Роджера. Двое первых были без шапок, в волосах полно снега. Они вопили, визжали и орали: «Смотри! Смотри на меня!», с разбега пускали санки с горки, кидаясь на них животом, и летели вниз, визжа от счастья. Один из них завывал, как полицейская сирена. Роджер встал со скамьи и взобрался на горку, ожйдая, пока они вскарабкаются вверх. Мальчишки не замечали его, вовсю болтая, возбужденно переживая заново спуск с горки. «Ты видел, как я чуть в то дерево не влетел?..» Они везли санки за собой на веревках, и то и дело оглядывались на склон, предвкушая следующий спуск. Мальчишка в болоньевой куртке прошел мимо Роджера, набрал побольше воздуха и повернулся к спуску, готовый броситься вниз.