Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный
Шрифт:
— О, здесь это громадная разница. В нашем городе цветным быть плохо, но быть пуэрториканцем — это просто ужасно.
— Почему так?
— Я не знаю, — сказала Эмилия, пожав плечами. — Наверное, теперь это самое модное — ненавидеть пуэрториканцев. — Она засмеялась, и Роджер тоже засмеялся. — Моего папу зовут Хуан. Хуан Перес. Мы всегда с ним зубоскалим, всегда спрашиваем его, как там процветают его кофейные плантации. Вы знаете? Видели, наверное, эту телевизионную серию. Там на самом деле Хуан Вальдес, — ну, это похоже. Папа любит, когда мы так веселимся с ним. Он всегда говорит, что у него кофейные бобы
— Бриуэта Бэйсин, говорите?
— Нет, Бриуэгта.
— О, конечно, Бриуэгта-Депо.
— Нет, Бриуэгта.
— Около Хаддлсуорта, так ведь?
— Около Мадрида.
— Где бои верблюдов бывают?
— Нет, быков. х
— Вот я так и знал, — сказал Роджер, и Эмилия засмеялась. — Ну, приехали сюда, и что же мы будем тут делать?*
Эмилия пожала плечами:
— Ну, может быть, немного и пообнимаемся.
— А. вы этого хотите?
— Ну, еще нет. Уж очень это быстро… Хотя, если признаться…
— Что? .
— Мне, конечно, интересно, каково это — целоватьси с белым.
— И мне тоже.
— С цветной девушкой?
— Да. .
Оба замолчали. Ветер раздувал их пальто, дул прямо в грудь, прижимая к телу одежду. Они смотрели в даль океана. В конце, далеко на сходнях, все еще неподвижно стоят старик, как окаменевшая просоленная статуя под порывами ветра.
— Как вы думаете, он не будет возмущаться? — спросила Эмилия.
— Думаю, что нет.
— Ну тогда… — сказала она.
— Что ж…
— Ну… — она подняла к нему лицо, и он обнял ее, наклонился и поцеловал в губы. Он поцеловал ее очень нежно. Он подумал о прошлой ночи и о Молли, отодвинулся от нее и посмотрел ей в лицо. Она глубоко Вздохнула, таинственно улыбнулась и тихонько произнесли— Мне понравилось.
— И мне.
— Как по-вашему, старик возмутится, если мы опять начнем?
— Не думаю, — сказал Роджер.
Они снова поцеловались. У нее были очень влажные; убы. Он чуть отстранился от нее, глядя ей в лицо. 1е глаза были устремлены на него, темно-карие, серьезные, Вопрошающие.
— Мы как с ума сошли, — прошептала она.
— Да.
— Стоим здесь на берегу, и ветер свистит вокруг.
— Да.
— И целуемся, — сказала она. Ее голос был чуть слышен.
— Да.
— И тот старик смотрит.
— Он не смотрит, — не согласился Роджер.
— На краю света, — сказала Эмилия. И внезапно произнесла — Я даже не знаю, кто вы.
— Меня зовут Роджер Брум.
— Да, но кто вы?
— Что вы хотите знать?
— Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Мне двадцать два. — Она помедлила. — А как знать?.. — она замолчала и покачала головой.
— Что?
— Как знать, что вы не… Не… — она пожала беспомощно плечами. — Ну… вот вам нужно было узнать, где есть полицейский участок.
— Да, верно.
— Встретиться там с другом, вы сказали. Но потом вы опять пришли в аптеку, и никакого друга вы так и не встретили… И как мне знать… Ну, откуда я знаю, что у вас все нормально?
— А я выгляжу как ненормальный?
— Я не знаю, как выглядит белый, если он в чем-нибудь нехорошем замешан. Я видела тысячу цветных, в чем только не замешанных. Если ты цветной, то вы попали в беду уже со дня
рождения на свет. А как это у белых, если у них не в порядке с полицией, я не знаю. Я даже не знаю, какими глазами они тогда смотрят.— Посмотрите мне в глаза.
— Да?
— Что там видите?
— Зеленое. Нет, как янтарь. Я не знаю, какого же они цвета? Орехового?
— Да, орехового, как у моей мамы. А еще что видно?
— Крапинки. Желтые, по-моему.
— А еще что?
— А еще — себя. Я там отражаюсь, как в крохотной комнате смеха.
— Беды никакой не видите? '
– — Нет, если только я в беду не попала, — сказала
Эмилия. — Я не‘попала в беду?
Он снова подумал о Молли и тут же сказал:
— Нет.
— Вы очень быстро это сказали.
— Да не глядите на меня такими глазами, — попроси^ он.
— Какими?
— Да как будто… как будто вы меня сразу забоялись.
— Да глупости, с чего бы мне вас бояться?
— Да и не надо вообще…
— У меня рост пять футов четыре дюйма, а вес — сто семнадцать фунтов[35]. А у вас — шесть футов девять?
— Шесть футов пять дюймов[36],— прошептал Роджер.
— Да, и вес — двести фунтов и вы можете меня надвое…
— Двести десять фунтов.
— … переломить двумя пальцами, а мы тут одни на забытом богом пляже…
— Там старик еще есть.
— … не поймешь где, кругом океан и песок, и пустой пляж позади нас. Чего же бояться? Кто боится?
— Конечно, — сказал он, улыбнувшись.
— Конечно, — согласилась она. — Вы меня можете задушить или утопить или забить до смерти, и никто не узнает еще сто лет.
— А может быть, и никогда, — сказал Роджер.
— М-мм… '
— Ну, правда, все-таки там еще старик стоит.
— Да, он вроде защиты, — сказала Эмцлия;— Да он, наверное, еле видит. Я уж начинаю думать — а может быть, он не настоящий. Он и не шелохнулся ни разу с тех пор.
— Хотите уйти?
— Да, — сказала она и быстро добавила — Но не потому что боюсь вас. Просто очень замерзла.
— А куда бы вам хотелось? ’
— Обратно в город.
— А там куда? .
— У вас есть комната? — спросила она.
— Да.
Эмилия пожала плечами.
— Может быть, туда. Куда-нибудь от холода.
— Что ж… — произнес Роджер.
Они повернулись, больше не оглядываясь на ’ океан, и пошли по аллее к выходу из парка. Она продела свою руку в его и потом положила голову ему на плечо, а он думал, какая она красивая, и чувствовал ее пальцы через рукав на своей руке, и снова подумал, что никогда в жизни у него не было еще хорошенькой девушки и что вот теперь есть, да такая красивая, но, конечно, цветная. Его раздражало, что она цветная. Он повторял про себя, какое невезение, что она цветная — ведь она, в самом деле, первая красивая девушка, которую он встретил в своей жизни. Ну, Молли была той ночью ничего, но это уж прошло. То-то и было странно, что она нс стала казаться красивой. А эта девушка, эта цветная девушка, которая держит его под руку и голова ее лежит у него на плече, — эта девушка красива. И глаза красивые, и улыбка красивая, и грудь хороша, и ноги стройные; но то, что она цветная, — это так плохо. Никуда не годится, что она цветная, хотя и цвет кожи у нее такой красивый, светло-коричневый, ну, все равно, нельзя терять голову из-за цветной девушки, говорил он себе.