Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

— Да во всем Кэри ни одной цветной девушки не сыщешь, — сказал Роджер.

— Все уже женаты? — наивно спросила Эмилия, а потом зашлась в смехе. — В самом деле, почему?

— Да вообще их у нас нет, — сказал Роджер. — Ни одной.

— Совсем плохо, — сказала Эмилия. — Как же тогда устраивать расовые беспорядки?

— А мы на евреев кидаемся, — ответил Роджер, и ему показалось, что он удачно сострил, особенно когда Эмилия залилась смехом в ответ. Он и сам не знал, что такого смешного было в его словах — разве только, что его земляки не кидались ни на каких евреев. Да во всем Кэри и был всего-то один еврей — Самюэль Сильверстейн, у которого была скобяная лавка и который так страдал от артрита, бедняга. И зачем и кому бы понадобилось нападать на него? Он знал, что никогда бы не стал говорить об этом ни с матерью, ни с Бадди, а вот с Эмилией ему было легко, хотелось шутить, поэтому ои и отпускал всякие шуточки. Вдруг он почувствовал радость, что она все-таки пошла с ним.

— А вы всегда выходите к незнакомым молодым лю «дям? — лукаво спросил он.

— Конечно. А вы всегда приказываете незнакомым девушкам снять халат и притвориться больной и…

— Г олова болит — это не болезнь, — сказал Роджер. — … и выйти на угол, а там вас и нет, вы исчезли?

— Исчез, пропал, растворился! — согласился он.

— Волшебная палочка! ’

— А, вот вы как?

— Да, я чародей и волшебник, — Роджер весь лучился от смеха.

— Ходит по аптеке и напускает колдовство на бедны* маленьких цветных девушек!

— Вы бедная! — удивился Роджер.

— Я очень бедная.

— Нет, правда?

— Эй, мистер, думаете, я шучу, что я бедная? — сказал* Эмилия. — Хорошенькая шуточка! Я вправду очень бедна* На самом деле! Я — очень бедная.

— А я очень богатый, — сказал Роджер.

— Славно. Я так и знала, что когда-нибудь встречу белого миллионера, который увезет меня отсюда, — сказала Эмилия.

— Я и есть он.

— Волшебная палочка!

— Да уж, — сказал он. — Я вчера заработал сто двадцать два доллара. Здорово?

— Так много?

— А сегодня у меня… Ох ты, всего, наверное, долларов пятнадцать осталось.

— Как пришло, так и ушло, — сказала Эмилия, пожав плечами.

— Сотню я первым делом отправил матери.

— Это туда, в Клондайк?

— Туда, в Кэри.

— А я думала, в Клондайк Бэйсин.

— Нет, это называется Кэри.

— А мне показалось, вы сказали — Клондайк-Депо.

— Нет, Кэри.

— Около Хаддлсуорта, так?

— Нет, Хаддлстона.

— Где на санях катаются?

— Нет, на лыжах.

— Вот я так и поняла, — подтвердила Эмилия.

— В Клондайк ли, в Кэри ли, но я послал ей, — сказал Роджер, смеясь, — я послал матери сотню и заплатил четыре доллара за комнату, и купил открытки и марки, и выпил кофе, и угостил Ральфа горячим шоколадом, и…

— Ральфа?

— Это парень один, — сказал Роджер и замолчал. — Наркоман.

— Вот так компания, — удивилась Эмилия.

— Он бывший наркоман, — сказал Роджер. — А парень неплохой.

— Моя мама и мне и всем детям говорила, — сказала Эмилия, — что, если кто из нас хоть попробует этого елья, она того изувечит. Так и сделает!.. Она сама такая маленькая, а вся как из железа. Ей лучше, чтобы ее ребенок умер, чем стал наркоманом.

— А наркотики так просто можно достать? — спросил Роджер.

— Если есть деньги, то можно. В этом городе с деньгами можно достать все, что угодно.

— Вот и Ральф так сказал.

— Ральф знает. Ральф, видно, тертый парень.

— В общем, вот что у меня осталось, — сказал Роджер, засунув руку в карман и вынув сложенную пополам пачечку бумажек, переложил их в левую руку и снова сунул руку в карман, собирая мелочь. Мелочи набралось семьдесят два цента, а бумажками было две пятерки и четыре по доллару. — Четырнадцать долларов и семьдесят два цента, — сказал он.

— Миллионер! Прямо, как вы сказали.

— Верно.

— Верно, — повторила она.

— Что бы вам хотелось?

— Я не знаю, — ответила она. — А покажите мне город. Покажите мне ваш город.

— Мой город? Да разве это мой город, Эмилия?

— Да. Город белого человека.

— Я не отличу его города от вашего. Я ведь здесь чужой.

— А ищете своего друга перед полицейским участком, — внезапно сказала она.

— Искал, — сказал он, внимательно глядя на нее.

— И не нашли.

— Да больше не захотел искать.

— Лучше не искать в таком плохом месте, — сказала Эмилия. — Куда же вы собираетесь меня повести, мистер? В центр или туда, или еще куда-нибудь? Куда? '

— Я знаю куда, — сказал он.

— Куда?

— Есть место, куда мне всегда хотелось попасть. Мама возила меня сюда в первый раз, когда мне было десять лет, и мы туда собирались пойти, но тогда был страшный дождь. Поедем! — сказал он, беря ее руку.

— Куда?

— Поедем!

Гигантские колеса обозрения застыли в неподвижности, извивающиеся рельсы «русских гор»^[34] — на столбах мрачно рисовались на фоне февральского неба, и было трудно представить, что здесь мчались вагончики и раздавался веселый визг катающихся. Киоски вдоль аллей были наглухо забиты ставнями от пронизывающего ветра с океана, свистящего, завывающего, закручивающего смерчи песка на пляже, несущегося через металлические ограждения и ударяющегося в посеревшие деревянные стены. Летали в воздухе прошлогодние газеты, пожелтевшие и рваные, нелепо взмывая с ветром, как невидимые птицы, и паря над башенками-минаретами аттракциона под названием Тысяча и одна ночь». Карусели. съезжались под брезентом, как бы застыв в неподвижном ожидании хотя бы какой-нибудь живой души. Ветер раздувал брезент и свистел в оснастке. Не было зазывал перед игральными автоматами, не было продавцов сосисок и пиццы, не было никого — только шум ветра и океанского прибоя.

На зеленых скамейках вдоль дорожек лупилась краска. II дальнем конце аллеи, у пляжа, стоял старик, неподвижно глядя в океанскую даль.

— Вы тут никогда не бывали? — спросила Эмилия.

— Нет, — ответил Роджер.

— Самое время для первого посещения.

— Да, какого жутковато здесь, — сказал он и подумал о прошлой ночи и Молли.

— Как будто стоишь на краю света, — сказала Эмилия, <»н повернулся, с любопытством глядя на нее. — Что? — спросила она.

— Не знаю. Вот вы сейчас сказали… Я как раз это почувствовал минуту назад. Как будто во всем мире только мы двое и стоим на краю света.

— Трое.

— Как? А, да, еще тот старик.

— А он — моя дуэнья.

— А кто это?

— Дуэнья! А это испанское слово. В.Испании, когда девушка выходит гулять с молодым человеком, с ней обязательно должна быть еще и дуэнья. Обычно это тетушка или какая-нибудь другая родственница. Мне об этом рассказывал папа. Он ведь испанец, я вам говорила?

— Да.

— То есть, он не пуэрториканец, — сказала Эмилия.

— А какая разница?