Они украли бомбу для Советов

— Давайте останемся на второй части выражения «можно — нельзя». Я уверен, что ни одна разведка в мире не станет распространяться о своих секретных операциях. Тем более что некоторые из них никогда не будут рассекречены.

Об операциях, которые не «томятся» под грифом секретности, широкая общественность может узнать из многотомного труда «Очерки истории российской внешней разведки».

— Вячеслав Иванович, не кажется ли вам, что теперь работа директора СВР в значительной мере превращается и в работу политика?

— Нет. Я не считаю, что это работа политика, хотя кое-какие элементы действительно есть. Задача — докладывать информацию для принятия политических решений. Но сами мы в политику не лезем. И в начале каждого месяца с удивлением обнаруживаю себя в списке якобы влиятельных политиков. Я себя к таковым не отношу. Нет, я — профессионал в другой области.

— Но все же могу предположить, что и без соприкосновения с высокими политическими сферами не обходится. Идет, к примеру, совещание мировой «восьмерки». Вы же даете информацию, рекомендации. Прислушиваются ли к ним руководители страны?

— Да, у нас бывает информация, временами она сопровождается рекомендациями, основанными на тех данных, что у нас есть, и того, как видят их эксперты, руководство СВР. Все это, безусловно, учитывается высшим руководством России.

— Сведения ваши поступают из многих источников?

— Конечно. Но мы-то живем на информации от источников зарубежных. Потому она и не может быть исчерпывающей. Однако в отличие от МИДа мы сосредотачиваем наше внимание на подводных камнях. Стараемся упредить угрозы российской национальной безопасности, которые может повлечь тот или иной шаг, тот или иной вариант действий. И уж политическому руководству выбирать, каким же образом тут поступать.

— И какие-то конкретные примеры вашей помощи привести можно?

— Это вопрос уже не ко мне. К тем, кто нашими рекомендациями пользуется.

— Вы, как и ваши предшественники, тоже обосновались здесь, поблизости от места работы?

— Да, живу тут практически безвыездно. Рабочий день — с утра и до позднего вечера. Вот мы сейчас с вами общаемся, ужинаем, но, возможно, потом предстоит еще несколько часов работы.

— Удается при таком ритме выкраивать часы для себя, для встреч с друзьями?

— У меня хорошие товарищи по Институту международных отношений — из той группы, в которой мы учились. Находим возможности и время.

— А когда вы закончили МГИМО?

— В 1967 году.

— У вас есть самый близкий, самый преданный друг?

— Жена Наталья Дмитриевна. И по жизни, и я бы даже сказал, и по нашему делу. И сейчас, и когда бывал в загранкомандировках, Наташа меня всегда поддерживает. Даже в чисто рабочих делах. Мы закончили один и тот же институт, оба индологи — так что интересы сходятся.

— Жена во время ваших заграничных командировок знала, чем вы занимаетесь?

— Конечно.

— И оказывала какую-то помощь?

— Временами очень заметную.

— Не только моральную?

— Профессиональную тоже. Жена работала на радио, в издательстве «Прогресс». У нее английский, хинди, маратхи. Она стажировалась в Индии. Я же в первой командировке в Индии работал под журналистским прикрытием. И Наташа была самым объективным критиком моих опусов, которые я оттуда посылал в АПН. Помогала мне с переводами. Тогда мы с женой и моим покойным ныне сыном, он во втором классе учился, проделали некороткий путь от Бомбея до Дели на нашей сломанной «Волге». Я за рулем — а они, временами, эту машину толкали. Во многом, очень во многом помогает мне жена.

— Вы заговорили о журналистском прикрытии. Наверное, у вас были агенты — они трудились на вас, на нашу страну. Что вы испытываете по отношению к людям, которые, помогая нам, попали в ловушки, оказались в тюрьмах? Это чувство жалости, благодарности, невысказанной вины?

— Если бы тот же самый Эймс или любой другой агент провалился по моей вине — я бы себя чувствовал очень виноватым. Если бы вина за провал лежала на моем работнике — тоже чувствовал бы виноватым себя. Понимаете, здесь есть две стороны одного процесса. Зачастую человеческие слабости наших помощников становятся причиной их провала.

— Но это — одна сторона.

— А сторона вторая — когда такое происходит из-за предательства нашего бывшего работника. И тогда я испытываю негодование и возмущение. Всегда хочется найти возможность нашему агенту помочь. У меня никогда мысль о помощи им из головы не выходит. Все время об этом думаю.

— А мысль может претвориться в конкретное дело?

— Это гипотеза. Зависит от множества обстоятельств.

— Но вы не исключаете возможности, что кого-то из ваших осужденных агентов сможете обменять, как обменяли легендарного теперь Абеля на залетевшего к нам Пауэрса?

— Здесь нам должны помочь наши коллеги из ФСБ. Если им доведется разоблачить какого-то очень сильного агента иностранной разведки, речь может пойти и о подобном обмене.

— Я знаю, что этот мой вопрос вас не чересчур обрадует. Не секрет, что в последние годы в разных странах арестовано несколько человек, которых там, на Западе, считают вашими агентами. Понятно, сработала их контрразведка. Но не исключаете ли вы такую возможность, что эти люди были выданы, подставлены, если хотите, преданы теми, кто сидит сейчас в этом огромном здании или где-то от него неподалеку?

— Если бы я это исключал, то у нас не было бы подразделения, которое занимается вопросами собственной безопасности. Раз оно существует — значит, эта гипотеза не исключается. Любые несчастные случаи в разведке становятся предметом тщательного анализа. Иногда этот анализ может занимать годы. Но он все равно имеет место быть. Хотя лучший способ разоблачить «кротов» (на языке разведчиков — предателей. — Н. Л.) — вербовка сотрудников специальных спецслужб чужой страны. Они смогут пусть не назвать, не показать пальцем, но обратить внимание, обозначить предмет утечки информации. И вот это уже является, как и в любой другой спецслужбе, изначальным этапом по поиску «крота». Я смотрю на ваш вопрос сугубо профессионально, не драматизирую его. Не исключаю вашу версию. Хотелось бы, чтобы эта версия оставалась просто версией. Но работа по поиску «кротов» у нас идет непрерывно.

— Подразделение, о котором вы говорили, существует и теперь?

— При СВР, но и ФСБ нам помогает. Ведь у ФСБ право оперативно-розыскной деятельности на территории России. Мы же этим правом можем пользоваться довольно ограниченно.

Позволю заметить, что разведка — это очень специфический вид деятельности, на которую оказывает влияние целый ряд факторов, в том числе лежащих вне сферы ее досягаемости. Риск в нашем деле присутствует всегда. Главное — свести его до минимума. Нам за рубежом противостоят очень сильные контрразведывательные органы, они тоже нацелены на достижение результатов.