Опа! Опа! Опа!
Шрифт:
Ах!..
Петруха стал перебирать все инструменты по очереди – лауфон и ани звучали как плеск на болотах, барабаны понг-донг и кумби истошно трещали. Даже колокольчики издавали какие-то очень уж неприличные пукающие звуки. Петруха схватился за голову, хотел уже дунуть в «поносный» свисток, последнее средство отчаявшегося музыканта, но вовремя одернул себя.
Проклятая ледяная ведьма! – подумал он. – Ведьма украла мой звук!
Он вскочил, покидал инструменты обратно в ящик и вывалился из избы на прямых на ногах, как новорожденный теленок, глянул на недоуменную толпу и помчался по дороге к лесу. Крестьяне, впрочем, не провожали его взглядами. Они все таращились с веселыми ухмылками в избушку, где трепыхался недовольный «петух», и ждали непонятно чего. Им, собственно, было все равно. Ну «петух» и
А Петруха спотыкался, падал в сугробы, цеплялся за ветки кустов и деревьев, но мчал вперед с больной головой, перепуганный и очумевший. Что теперь будет? Что ему делать без звука? Какой же он после этого музыкант?.. И прежде-то никому не нужный, боровшийся с духами, которые никого особенного не тревожили, теперь он и вовсе какое-то пустое место, бурелом, прелая травинка в гнилом поле. Музыкант без звука – нелающая собака! Пересохший колодец, гнилой плод…
Пробегав психом по лесу до самого полудня, Петруха наконец отыскал охотничью избушку, но ведьмы там, конечно, давно не было. Лишь оставленные на стенах ледяные узоры напоминали о ее колдовстве.
Петруха нашел ведущие в чащу следы и бросился по ним, путаясь в ветвях и ледяном валежнике. Он бежал до самого вечера, всю ночь и весь следующий день, а в глазах все мельтешило, плыло, кусты сливались с кустами, извивались и сплетались паутиной громадные сосны. В голове стучало, как будто ее били камнями. Петруха ничего не видел и ничего не понимал, только следы ведьмы-воровки манили его, как запах свежего хлеба манит умирающего от голода.
На второй день Петруха упал, кувыркнулся, едва не сломав себе половину костей. На голову посыпался с деревьев снег. Петруха встал и пошел дальше, не чувствуя ни боли, ни страха, ни отчаяния от того, что потерял в жизни то единственное, что мог дать людям. Ему стало никак. Он ломился сквозь заросли напролом, словно угоревший в бане, которого тащат под руки мужики. Он уже давно забрался в такую чащу, куда не ходили люди, такую страшную, угрюмую и холодную чащу, которая отталкивала от себя всякого, кто шел ей навстречу.
Петруха остановился. Впереди, у деревьев, рядом со следами ведьмы, стояли два ледяных человека. Ледовики эти были раза в полтора выше нормального человека, прозрачные почти, без лиц. Глыбы замерзшего снега с когтями до земли.
Петруха застыл на месте и его окатило таким злым холодом, что шевельнешься – и рассыплешься на части. У ледовиков не было глаз, но Петрухе казалось, что чудища смотрят на него. Они не дышали и не шевелились, но несколько мгновений спустя все же повернулись и зашагали туда же, куда вели следы, маня за собой остолбеневшего музыканта. Когда ледовики проходили рядом с деревьями, те снизу доверху покрывались снегом.
Петруха осторожно пошел за своими проводниками, и вскоре они вывели его на большую поляну. На поляне стоял причудливый терем изо льда. Его окружали сияющие стены, но высотой они были в половину человека. За стенами виднелись полупрозрачные ледяные коридоры, где живописно порхали снежинки. Ледяные люди повели Петруху по этим коридорам. Оборачиваясь, он видел, как из стен выходят другие ледовики, по двое, по трое. Потолка в тереме не было, и радостное небо сливалось со сверкающими верхушками стен. Глубоко под ногами, подо льдом, видна была текущая река, по углам коридора цвели белые снежные цветы. Стены кое-где опутаны были ветвями ледяного плюща.
От холода Петруха не чувствовал ни ног, ни рук, ни носа, он казался себе невесомым, будто он не идет по коридорам, а летит в этой прозрачной, блещущей красоте.
Ледяные люди ввели Петруху в зал. У дальней стены, опутанный орнаментом солнечных лучей, стоял ледяной трон, на троне сидела снежная женщина в белых снежных одеждах. Жемчужное лицо царицы сияло и словно бы просвечивало. Ее глаза – два изящных сапфира, ее губы в серьезной улыбке – как изгибающийся стебель с раскрывающимся бутоном, ее снежные локоны переплетались сложными
узорами, прекрасные, как пенящиеся гребни волн штормящего моря. Над ее одеждами вились снежинки.Она была самым прекрасным существом, какое только видел Петруха, и он едва удержался, чтобы не пасть перед ней на колени.
– Гой тебе, музыкант, мягкого солнца тебе и долгой жизни, – словно пропела царица.
Ее голос струился и журчал, как ручей подо льдом, холодный и живительный.
– Будь благословенна, снежная царица, и прими мой поклон, – пробормотал, заикаясь, Петруха и, приложив руку к груди, поклонился кое-как.
– Мне нет нужды в поклонах.
– Я не имею ничего другого в дар твоей красоте.
– Моей ли? – царица усмехнулась. – Каким ты стал любезным, музыкант, за этот день…
Петруха застыл, словно бы врос в лед. Все поплыло у него в глазах.
– Ведьма! – воскликнул он. – Подлая шафурка! Колдунья окаянная!
Ведьма чуть пошевелилась и печально улыбнулась.
– Какой ты непостоянный человек, музыкант, – сказала она несколько разочарованно.
– О, коварная воровка! Верни мне мою музыку, ты – царица леса и льда! Зачем тебе мой безобразный звук? Зачем тебе слова моего сердца? Что для тебя безделушка, для меня вся душа человеческая! Что тебе холод, мне живительное тепло! Что тебе пустота, мне целая жизнь! – Петруха так распалился, что машинально шагнул к трону, но тут же перетрусил, поглядел на ледяных стражей и отступил обратно.
– Я ничего у тебя не отбирала, добрый молодец, не дразни меня несправедливыми словами.
Петруха затрясся весь, ему показалось, что холод добрался до костей, стал морозить их. Он с трудом поднял ногу, примерзшую к полу.
– Прошу, смилостивься, прекрасная царица, – он согнулся в глубоком поклоне. – Верни мне мои песни, верни мне мою душу, иначе незачем я жил на свете. Для чего мне горячее сердце, коли не будет оно согревать?
Царица помрачнела, повернулась несколько боком, и так, в полупрофиль, она была еще прекраснее, чем прежде. Как живая драгоценность.
– Ты хочешь вернуть свои песни, музыкант? – спросила она.
– Прошу тебя, царица, – Петруха наконец не выдержал и пал на колени, но пол уже не был так холоден, как прежде.
– Да будет так, как ты говоришь, – печально произнесла царица, – чужого не удержать, и миру не устоять на слезах.
Она повернулась к Петрухе и вдруг сунула себе в рот пальцы. Долго она ковырялась там и наконец извлекла из горла какой-то белый комок, трепещущий, как птенец, и сияющий льдом. Она сошла со ступеней трона и протянула руку Петрухе, тот подставил дрожащие ладони, и комок, холодный и теплый одновременно, упал ему между пальцев. Ведьма тут же развернулась и пошла было обратно к трону, но споткнулась и чуть не упала. Она устояла на ногах и зашагала дальше, пошатываясь, будто ей на голову камень упал, а у самой быстро потемнела одежда. Прежде прозрачная и невесомая, она превратилась в изорванные лохмотья. И когда ведьма добралась до трона и села в него с громким хрипом, ее нежное лицо было темно-серым, изрезанным тяжелыми морщинами. Нос набух жирным волдырем, согнулся, один глаз стал больше другого, из бесформенного рта полезли старые, обломанные клыки. Все лицо размякло, стало рыхлым, обвисшим. Волосы седыми немытыми космами упали на спинку трона. Царица сжалась вся мятым комком и из идола божественной красоты вновь превратилась в высохшую старуху.
А Петруха, у которого от этого зрелища все похолодело внутри, сунул в рот протянутую царицей льдинку и ощутил озноб – он понял, что к нему вернулась музыка! Но никакой радости не принесло ему это понимание…
Только что у него на глазах померкло солнце; солнце, которое он создал своими руками – и своими же руками потушил. Только что этот серый, пасмурный и неприветливый мир, в котором Петруха уже не надеялся найти ничего светлого, заблистал горячими огнями красоты, но тут же стал еще более серым, чем прежде, еще более пасмурным и неприветливым! И все это из-за него, ничтожного Петрухи, который неизвестно для чего вообще родился на свет! Разве лишь для того, чтобы сделать этот серый мир еще более тусклым…