Опа! Опа! Опа!
Шрифт:
– Еще две лепешки – и хватит, больше в карманы не влезет, – бормотала она. – Какой хороший день, пусть славится имя великого Бацмахали, повелителя повелителей, за шербет и шаурму, за две чарки шахского вина!
Неподалеку у окна спорили, развалившись на подушках и одеялах, звездочеты – все как один древние, с белыми острыми бородами, все скрюченные, хихикающие. И у каждого один глаз больше другого.
– Когда звезда Шад станет напротив Азадэ и в пику им обеим выстроится созвездие Плачущей Лани, – говорил один, неважно какой, – тогда в печени откроется канал ших. Как писал великий Эхрам Маши, в такой час ничего не стоит выпить целого кувшина вина и после этого
– Ах, всеразумный Эхрам Маши, пусть славится имя этого человека две тысячи лет! – покачал головой другой. – Однажды падишах Сармарии повелел Эхраму Маши: «Сделай меня бессмертным, и я дам тебе что пожелаешь». Эхрам Маши ответил: «Я попрошу звезды подарить тебе бессмертие, властелин царей!» Падишах пообещал Эхраму Маши, что если тот не сдержит слово, то будет казнен тремя палачами. Эхрам Маши на это изрек: «Да будет на все твоя воля, царь мира, если я не выполню своего обещания, если ты умрешь, то вели меня казнить!» Через десять лет падишах умер, а Эхрам Маши все это время ел сушеные дыни и плов. Когда его спросили, почему он до сих пор во дворце, ведь падишах умер, он ответил: «Я не сумел подарить падишаху бессмертия и теперь, пока он не повелит меня казнить, я не могу покинуть дворец». Как жаль, что столь мудрый человек умер, подавившись персиком в гареме падишаха…
Просто так на полу, пузом кверху, валялась пара каких-то травников-целителей. Кряхтели и фыркали.
– Да будут прославлены истинные боги и прокляты все остальные, – говорил один, – если в меня влезет еще хоть одна чарка вина, хоть одна тарелка кабоба, хоть один маленький финик!
– Погодите жаловаться, почтенный Аякыш-хан, разве не осталось у меня в сумке еще немного трилистника и базилика? Немного отвара серого чия и щепотка конского уха – и вы проглотите еще десять чарок вина, десять тарелок кабоба и один маленький финик.
8
Ты что пишешь, Чорт?! Все вычеркнуть! – прим. настоятеля, предложение вычеркнуто
– И растрескаюсь на части!
Орисса неловко перепрыгнула через дрыгающееся тело, но все же заскакала на одной ноге и на кого-то наступила.
– Прошу меня извинить, почтенный, – сказала она.
– Наступи еще, малика, и тогда я прощу тебя, – раздалось откуда-то снизу.
На лестнице Орисса обратила внимание на странный шум от шагов поднимавшейся впереди царицы. Какой-то треск, будто ломается яичная скорлупа. Шахиня двигалась легкими рывками и резко дергала плечами.
На третьем этаже дворца не протолкнуться было от стражи. Орисса поежилась отчего-то и вошла следом за шахиней в комнату больного шахзаде.
Принц валялся бесформенной кучей на шестиместной кровати в углу. Орисса заглянула за занавески. Рожа шахзаде – как у утопленника, руки уже даже не синие, а почти черные, вывернутые, неживые. Сам он похож на гуля-людоеда с большой дороги, такой же страховидный – и мертвый.
Орисса отшатнулась. Всплеснула руками и хотела что-то воскликнуть, но шахиня ее опередила:
– Темницы переполнены целителями и колдунами, женщина!
Орисса насупилась, сняла с пояса букрабаны.
– Я буду играть всю ночь, царица, – сказала она. – Велите страже покинуть дворец, звуки музыки не выбирают жертв.
Шахиня ничего не ответила, вышла из комнаты и закрыла дверь.
Чтоб ты с лестницы
свалилась и всю шею себе свернула, подумала Орисса. Она оглянулась. По полу были разбросаны подушки; в противоположном кровати углу, за ширмами и занавесками, стояли две тахты и кальяны. Там же, Орисса не сомневалась, было отверстие, сквозь которое за комнатой подглядывали из соседнего помещения. А в другую стену был вделан маленький фонтанчик. Если повернуть краник (или надавить на него, или еще что-нибудь) – в стене откроется проход, где скрывается стража. Или, может, слуги, или – убийцы.Плова им подавай! – Орисса нахмурилась и полезла осматривать принца. Что-то булькало у него под кожей и шевелилось. А на шее и затылке был твердый и гадкий нарост.
Э, догадалась Орисса, да тебя вовсе не отравили, гнилой шахзаде. Ты одержим какими-то демонами, и духи тут ни при чем. Мне здесь делать нечего…
Впрочем, она и не собиралась тут ничем таким заниматься. Орисса быстренько посмотрела по сторонам, поставила букрабаны на стол, а между ними установила маленький маятник. Он раскачивался метрономом и ритмично постукивал в барабаны, примерно так, как это делал бы настоящий музыкант. Стол Орисса отодвинула к стене, чтоб его не было заметно в щель за занавесками, точнее, чтоб не было заметно, что инструменты играют без музыканта, сами по себе.
Еще бы сделать так, чтоб подглядывающий видел какой-нибудь неясный человеческий силуэт, но как его создать? Ничего похожего в комнате не было. Орисса не растерялась и потянула за плечи самого больного – ему все равно не помочь, пусть исполнит роль музыканта! Скривившись, Орисса приподняла пованивающего дохлятиной шахзаде и кое-как стащила с кровати. Тело было вялым и сползло на пол. Орисса выругалась – она опасалась, что царица уже сделала все распоряжения и сейчас полезет подглядывать в щелочку.
И спешила она не зря! Выйдя в коридор, шахиня направилась к командиру стражу – усатому, темному, как испортившаяся луковица.
– Ханжи-хан, – хрипло сказал шахиня, – велите страже уйти этажом ниже и не подниматься, пока музыкант… музыкантша… короче говоря, пока эта девка не выйдет из комнаты шахзаде.
– Слушаюсь, моя повелительница, – испортившаяся луковица посветлела и на башке заболтался чуб. – Мне тоже уйти?
– Останьтесь, Ханжи-хан.
– У ваших ног.
– Как высоко вы метите…
Царица подождала, пока Ханжи-хан разгонит стражу, а потом, когда они остались на этаже вдвоем, начальник стражи бросился в ноги шахини, полез слюнявить ее темное платье поцелуями. Он немного похрюкивал и все косился на свою повелительницу – как она принимает его ухаживания. Царица оставалась деревянной.
– Пойдемте, Ханжи-хан, – сказала она, – не время для утех. Посмотрим, что делается в комнате шахзаде.
Слава Богам, читатель, иначе благовоспитанному и стыдливому автору, и так едва удерживающему перо в руках, пришлось бы все это описывать… Лобзания всякие, слюни, звериный рев – нет уж, увольте навек!..
Так вот, пока царица и начальник стражников, волочившийся собачонкой за ее юбкой, перемещались в комнату, откуда можно было подглядывать за происходящим в покоях принца, Орисса вновь подняла на ноги его безвольное тело. Поднимать приходилось рывками, потому что тело это, вообще-то, походило на труп. И когда пришло время последнего усилия, Орисса дернула принца, чтобы поставить на ноги, но дернула как-то уж больно грубо, уж больно резко, – и тело не выдержало такого скотского отношения. У шахзаде, грубо говоря, отвалилась голова… Она прокатилась по плечу, грохнулась на подоконник и полетела из окна!