Опанасовы бриллианты

— А отроду ему?

— Двадцать девять.

Краем глаза Алексей Иванович видел, что во время его разговора с Белкиным Гусько сбивал щелчками с колена невидимые соринки.

«Нервничает», — подумал Городулин.

— Вам предъявляется обвинение, — повернулся к нему Городулин, — по статьям пятьдесят девятой, пункт четырнадцатый, и сто тридцать шестой. Содержание статей вам известно?

— Рассказывали, — кивнул Гусько в сторону Белкина.

— Почему же вы не подписываете предъявленного вам обвинения?

— А зачем меня на девять граммов тянут? — усмехнулся Гусько.

— Тянут на то, что заслужили, — резко сказал Городулин. — А девять там граммов или восемь — я не взвешивал. Не в аптеке.

— Что мне судьбой отпущено, то я беру, — сказал Гусько, подтягивая голенища сапог. — А лишнего мне не клейте.

— Из тюрьмы бежал? — спросил Городулин.

— Ну, предположим.

— Три буфета в Усть-Нарве ограбил?

— Это вопрос. Доказать надо.

— Милиционера ножом ударил?

— А если у меня было безвыходное положение! — сказал Гусько. — Ясно, посчитал нужным ударить. Я легонько полоснул, по шее, для острастки.

— И в спину — для острастки?

Гусько улыбнулся широко и беззаботно.

— Этот вопрос. Надо доказать.

— Что ж тут доказывать, — сдерживаясь, спросил Городулин, — если ты нож по рукоятку оставил в ране?

— Не я, — ответил Гусько. — Он сам. Когда мы упали, боровшись, он и напоролся на мой нож.

— А топор в Челябинске тоже не ты швырнул? — спросил Белкин.

— Насчет топора разговору нет, — ответил Гусько. — Это дело чистое, я на суде объясню. Двери ломаете, когда человек отдыхает. Конечно, он не соображает спросонку…

Теперь глаза у Гусько были уже совершенно наглые, насмешливые.

Скользнув холодным взглядом по Гусько, Городулин обернулся к Белкину и лениво сказал:

— Кончаем, Белкин. Чего в самом деле, возиться? «Комар» ведь сознался. Распорядитесь привести его сюда.

Оперуполномоченный тотчас вышел в коридор. Он был в некотором смятении. Ни Городулин, ни он сам понятия не имели о «Комаре». А уж о том, что он сознался, и говорить не приходилось. Очевидно, Алексей Иванович решил рискнуть. Белкин успел заметить, как на одно мгновение застыл на своем табурете Гусько, когда Городулин велел привести «Комара».

Через десять минут в камеру ввели плотника Орлова. Это единственное, что мог придумать Белкин.

Как только Орлов показался на пороге, Городулин сказал Гусько:

— Ну, вот твой кореш. Целуйся с ним. Оба сгорели!

И, быстро ткнув в сторону Гусько пальцем, резко спросил Орлова:

— С ним грабил?

Орлов пошевелил губами и сипло ответил:

— С ним.

— Прокашляйся! — приказал Городулин.

Орлов покорно откашлялся.

— Сука! — просвистел с табурета Гусько.

— А ну, не выражаться! — оборвал его Городулин. — Садитесь, Белкин, за стол, пишите…

В этот день выяснить все до конца еще не удалось, но клин между сообщниками был вбит крепко, и воля Орлова окончательно подорвана. Гусько же временами продолжал цепляться за каждую мелочь, даже потребовал бумагу для жалобы, часто просился в отхожее место. Однако с этого дня утреннюю зарядку делать перестал и в камере поговаривал, что, кажется, «дырка» ему обеспечена.

7

Каждый раз, выходя из ворот тюрьмы, Алексей Иванович чувствовал безмерную усталость. Допросы Гусько изматывали, вероятно, больше самого Городулина, чем бандита.

Жалости никакой Алексей Иванович к нему не ощущал, да и злобы, пожалуй, тоже. Скорее всего это было изумление, что вот сидит на табуретке человек, у которого все на месте — руки, ноги, крепко сколоченное тело, объясняется он теми же звуками, что и все остальные люди — и, тем не менее, это не человек, и нет у Городулина никакой возможности изменить его.

В тот день, когда дело, наконец, было окончательно подготовлено для передачи в прокуратуру, Алексей Иванович вышел из Крестов часу в седьмом.

По дороге домой он зашел в управление позвонить на Всеволожскую. Отдавая Городулину ключ от кабинета, дежурный сказал:

— Вас, товарищ полковник, разыскивал начальник управления.

Пока Городулин разговаривал со Всеволожской, из соседней комнаты привычно проникали два голоса: Агашова и секретарши Вали. Переговорив по телефону, Городулин постучал кулаком в стену:

— Агашов, зайди ко мне.

Агашов вошел вместе с Валей. Валя села в сторонке на диван.

— Ты на опознании сегодня был? — спросил Городулин.

— Был, Алексей Иванович. Все в порядке.

— Сделал по правилам, как положено?

Краснея, молоденький оперуполномоченный закивал:

— Чуть не завалил, Алексей Иванович!.. Преступник, как вы знаете, рыжий, значит, положено выставлять перед свидетельницей пять рыжаков, чтоб она выбирала. А местечко-то маленькое, где мне столько рыжаков достать? Хорошо, со мной сержант был в масть. Одел я его в гражданское, посадил на стул рядом с преступником, да еще троих разыскал в поселке… Ох, я и волновался, Алексей Иванович! Старуха смотрит на нашего сержанта, а я думаю: ну, а что если она его сейчас опознает?..

— Когда у тебя экзамены? — перебил его Городулин.

— Через восемь дней.

— Как он? — повернулся Городулин к Вале и увидел, что Агашов подает ей знаки.

— Н-ничего, — хмуро протянула она; глаза у нее были красные, вроде заплаканные.

Городулин потемнел.

— Ты зачем ее обижаешь?

— Я не обижаю, товарищ подполковник, — удивленно вытянулся Агашов, и было видно, что не врет.

— Имей в виду, — сказал Городулин, — ты там этих чисел не усвоил…

— Иррациональных, — быстро подсказал Агашов.

— Вот-вот. А без них в нашем деле, как без рук. Понял? Иди. А вы останьтесь, пожалуйста, Валя.

Агашов вышел почти строевым шагом.

Городулин пересел на диван.

— Ну, быстренько, Валя. Что стряслось? Кто обидел?

Она промолчала.

— Я же устал, Валюша. Пожалейте старика. Мне домой пора.

— Учите их на свою голову, — со злостью вдруг произнесла Валя.

— Кого «их?» — спросил Городулин.

— Всех… Лыткова, Агашова… Всех…

— Не понимаю.

— А то, что Лыткова назначают к нам в отдел. Вот что! — выпалила Валя со злостью, словно Городулин был в этом виноват.