Опасное хобби

Турецкий сказал, что его интересуют в первую очередь те сотрудники музея, которые в послевоенные годы занимались фондами. Вероника Моисеевна, которая и в самом деле отвечала за связи со средствами массовой информации, тут совсем скисла. Из чего Турецкий сделал вывод, что лицо она в музее, мягко выражаясь, случайное. Но, может, кому-то она действительно тут нужна. Не станем вдаваться в тонкости. С горем пополам — того нет на месте, этот в отпуске, а та на совещании в Москве — ему удалось наконец выяснить, с кем конкретно можно иметь дело.

Иван Иванович Перфильев, пожалуй, на сегодня старейший работник Эрмитажа, был единственным, кто помнил служивших здесь в прежние годы, отлично разбирался в западном искусстве, поскольку возглавлял отдел западно-европейского искусства девятнадцатого века. Узкой его специализацией были импрессионизм и постимпрессионизм, французская живопись конца прошлого— начала нашего века.

Вероника Моисеевна тут же снабдила Турецкого грудой всевозможных буклетов — ярких и праздничных, почти торжественно преподнесла в подарок — явно из представительского фонда— прекрасно исполненную и напечатанную в Финляндии книгу об Эрмитаже, в составлении и выпуске которой сама принимала активное участие, о чем написано… вот, на обороте титула, как изволите видеть, директор, совет, а вот и ее фамилия. Турецкий оказался на высоте.

— Ну, поскольку мне выпала честь знакомства с вами, тогда позвольте уж дойти до конца и попросить у вас автограф.

— О! — словно вернулась к ней юность, так расцвела она. — С огромным удовольствием! — И тут же, на обороте титула, под списком фамилий, написала отчетливым круглым почерком, как писали в школах отличницы во времена Турецкого: «Многоуважаемому Александру Борисовичу Турецкому— от Вероники Самсоновой», и дата — «20 июля, Эрмитаж».

Турецкий прижал левую руку к сердцу, правой принял дар и почтительно поцеловал сильно пахнущую духами ручку дарительницы. Провожая его по коридору в кабинет Перфильева, Самсонова мягко и доверительно взяла гостя под локоть и, сверкнув глазками-вишенками, сказала:

— Еще увидимся…

«Кто же в этом сомневается!» — ответил ей взгляд Турецкого.

Иван Иванович показался с первого взгляда человеком желчным и некоммуникабельным. Увидев Веронику Моисеевну с незнакомым молодым человеком, он, не отрываясь от стола, на котором были горой навалены раскрытые книги и рукописные листы, лишь фыркнул что-то неразборчивое в седую щеточку усов. Не обращая внимания на его явно негостеприимное поведение, Самсонова живо представила гостя и удалилась, многообещающе кивнув Турецкому.

— Уже успела?.. — пробурчал Перфильев, не поднимая глаз, и добавил: — Садитесь, если найдете…

Найти стул было тоже нелегко, поскольку их было всего два — и оба завалены книгами. Книги и альбомы занимали все стеллажи, опоясывающие эту маленькую полутемную комнату — не в пример светлому и солнечному кабинету Самсоновой.

Оглядевшись, Турецкий остался стоять. Перфильев поднял к нему наконец глаза, остро посмотрел и поднялся. Он был высок и худ. Сильно сутулился, и пиджак висел на нем словно на вешалке. Сняв груду книг со стула, он перенес их и чудом втиснул на широкий подоконник, и без того забитый томами.

— Садитесь, — не очень гостеприимно предложил он. — Чем обязан?

Турецкий счел за лучшее показать свое удостоверение, а затем служебную командировку. Старик прочитал, вернул и хмуро уставился на него, ожидая продолжения.

— Простите, я вас не понял… Вы сказали: уже успела. Это ко мне относится? — спросил Турецкий.

Перфильев лишь махнул сухой ладонью.

— К этой… Увидел ее изделие, — он показал пальцем на книгу, которую Турецкий держал под мышкой.

— А вам не нравится? Извините, я не очень разбираюсь, но, по-моему, издано просто прекрасно, не так?

— Я этой… хм, написал весь раздел западно-европейской живописи, так не только спасибо не сказала, даже фамилии нигде не упомянула… Авторша…

— Понятно, — улыбнулся Турецкий. — Но давайте оставим этот вопрос и займемся тем, ради чего меня командировал к вам генеральный прокурор.

Последнее не произвело на Ивана Ивановича никакого впечатления, но он стал внимательным и серьезным.

Турецкий, вдаваясь в подробности, рассказал о найденной у одного покойного коллекционера папочке с рисунками великих мастеров Возрождения, перечислил их поименно, не заглядывая в свой список, будто общение с искусством — дело для него обычное, а затем достал из сумки собственно папку и протянул Перфильеву.

Тот открыл ее, как показалось, с некоторым трепетом, но глаза его сейчас же выразили полнейшее разочарование.

— А… где?

— Вы хотели, чтоб я вот так, в сумке, привез вам поездом десяток шедевров? — «не понял» его Турецкий. — Вы на папочку взгляните. А вдруг что-то вспомните и, если сможете, объясните, каким образом она уплыла из ваших фондов. Давайте начнем с самого простого. Список и прочую атрибутику я вам представляю, прошу, — и протянул листок бумаги, подготовленный еще в Москве.

Долго рассматривал список и пустую папку Перфильев. Откладывал в сторону и отворачивался к окну, снова брал в руки и все качал и качал головой, будто беседовал сам с собой и никак не мог прийти к согласию. Потом похлопал по карманам.

— Вы не курите, конечно? — спросил с вызовом.

— Напротив, и даже с удовольствием, — возразил с улыбкой Турецкий. — Могу предложить «Честерфилд». Устроит? Только здесь у вас… — Он окинул взглядом книжные стеллажи, словно навалившиеся на него со всех сторон.

— Здесь и не будем, — хмуро ответил старик. — Пойдемте в курилку. Это в туалете. А если пожелаете, можем выйти к Неве, на свежий ветерок.

— Лучше на ветерок.

— Следуйте за мной, молодой человек, и я вам постараюсь рассказать нечто такое, что вас может заинтересовать. А эту гадость, — он презрительно ткнул в книгу об Эрмитаже, — уберите с глаз долой! Видеть не могу.

— С удовольствием, — хмыкнул Турецкий и кинул книгу в сумку.

Перфильев тщательно запер свой кабинет, и они длинным, запутанным коридором, переходя с этажа на этаж, вышли наконец к неприметной двери и, минуя бдительную сторожиху, которой Перфильев сказал, указывая на Турецкого: «Этот со мной», — вышли прямо на набережную.

Спустились ближе к воде и сели рядом на каменной скамье.

— Доставайте, — разрешил Перфильев, — Я-то вообще не очень, но… случай такой… Значит, слушайте, раз приехали…

Биография Ивана Ивановича Перфильева была проста. Коренной ленинградец. Перед самой войной окончил в Москве ИФЛИ — Институт философии, литературы и искусства, написал небольшой труд по истории Императорского Эрмитажа, после чего и был принят сюда на работу. С первых дней войны — на фронте. Дважды ранен, контужен, демобилизован, вернулся в сорок пятом на свое старое место в Эрмитаж. Так распорядился директор музея Иосиф Абгарович Орбели, светлой памяти человек.