Опасное задание. Конец атамана(Повести)

— Это верно, — согласился Крейз, вышел из-за стола, приблизился к двери, распахнул ее и что-то сказал.

В кабинет вошли три чекиста.

— Уведите, — кивнул на Чалышева Крейз. — Посадите в пятую. Охрану удвоить. Ходжамьяров пусть быстрее идет сюда. Кончилась его отсидка.

Пять шагов всего от места за столом до двери. Но если бы с боков не поддерживали конвоиры, Чалышев не смог бы их преодолеть. Ноги не слушались. Чтобы не завыть по-волчьи, он все сильнее стискивал зубы, но это не помогало. Он никогда не думал, что так страшно быть обреченным.

В коридоре встретился Думский. Большой, сильный, весь пропахший степью, он шел размашистой походкой, видимо, еще не успел остыть от всего пережитого. Взглянув мельком на Чалышева, он бросил на ходу, словно в пустоту:

— Испеклась, сопля! — и уже в спину добавил: — Иди, иди к дружкам. Ждут, — сам широко распахнул дверь в кабинет.

— Саввушка!

— Здорово!

— Привет, орел! — послышались возгласы.

Дверь захлопнулась, от ее стука Чалышев вздрогнул, еще больше согнулся и тоскливо по-щенячьи заскулил.

А в кабинете Думского уже окружили.

— Ну, выкладывай, Савва!

— Как пришлось? Трудно? Банда-то порядочная была?

— Какой трудно. Когда жинка заставляет пельмени лепить, труднее достается. Как слепишь не такой, она тебя скалкой, скалкой. И ведь, язва грудастая, все по шее норовит, все по шее.

Дружный смех прокатился по кабинету. Савва переждал и заговорил тише, серьезнее.

— Как получилось, значит, — сел он за стол и пригреб к себе сдвинутые Крейзом в сторону бумаги. — Припожаловали они к Лесновке на свету. Мы и ждать притомились. Ну, развернулись они без опаски в лаву и пошли в открытую — некому, дескать, встренуть. Мы их, знамо, допустили ближе. Да как лупанули поверх голов! Поначалу с флангу из двух пулеметов и прямо навстречь из одного. Ну, тут и поднялось! Батюшки! Свалка, оторопь. Я ору: «Кидай оружие, сдавайсь!» — и к ним. Они с коней долой, падают на землю, вопят. Не все правда, которые наутек взялись. Ну, по энтим довелось пройтись очередью. А Салов-то, между протчим, — Думский хмыкнул, — гляжу, крестится и ползет в подворотню. Погоны с себя сдирает, ремень с маузером скидывает и эдак быстро шастает, аж землю носом роет. Скрыться, выходит, задумал под шумок, кривобокая паскуда. Ну, я мигнул хлопцам, они его и накрыли с тылу. А второй, Токсамбай-то. Оказался посерьезнее. Ничего не скажешь, крепко отстреливался. Меня было гробанул. Вот, — расстегнул ворот Савва и ткнул в марлевую повязку на шее, затем сунул палец в дыру на гимнастерке возле плеча. — Ишь, куды скользнула! — и удивленно, будто это случилось только что, разглядывал рубаху. — Эх, новая, можно сказать, ненадеванная была.

Пуля продрала рубаху Савве от плеча до плеча.

…Совещание в этот вечер у Крейза закончилось поздно. А через день все, кто был на этом совещании, собрались в кабинете секретаря уездного комитета партии Ивакина.

— Предлагаю послушать председателя чрезвычайной комиссии товарища Крейза, — объявил Ивакин. — Получена шифровка из туркестанского чека.

— Да, получена, — поднялся с места Крейз. — Турчека дает согласие на новую попытку обезвредить Дутова. Сообщают, что полагаются целиком на нас. Можем действовать, как находим нужным.

Думский крякнул и подался вперед. Крейз усмехнулся.

— Проситься на операцию хочешь?

— А то! — удивился Савва.

— Слишком ты фигура приметная. Тебя на сто верст за кордоном каждая собака знает. Особенно после того случая, когда ты там побывал. Предлагаю послать троих: Махмута Ходжамьярова, Алексея Сиверцева и этого… Саттара Куанышпаева. Он уже бывал у атамана. Пароль и отзыв нам теперь известны.

— Куанышпаев вот только… Как считаете? — задумчиво обвел глазами присутствующих секретарь укома.

Крейз вторично поднялся с места:

— Риск, конечно, есть. Но я трижды беседовал с ним. Думаю, не подведет.

— А он представляет, чем может это кончиться для него?

— Не маленький, понимает. Калякали с ним об этом.

— Так кто за предложенные кандидатуры? Голосуют все члены укома и представители чека.

Поднялось десять рук. После некоторого промедления потянул кверху руку и Думский, тяжело вздохнув при этом.

— Между прочим, — достал Крейз из кармана клочок бумаги, — записку Чалышев передал. Просит сохранить жизнь, пишет, что готов отправиться за кордон и в мешке привезти голову атамана.

— Вот падла! Опять, значит, переметнуться решил!

— Ну и ну!

— Он, безусловно, — переждал Крейз, пока стихнут возгласы, — вернее других пробрался бы к Дутову. Но мы осуществляем приговор народа над атаманом, и мне кажется, что его приводить в исполнение надо людям с чистой совестью. Нашим людям.

— Правильно, аксакал, — ударил ладонью об стол всегда нетерпеливый и горячий по натуре Джатаков. — К черту, к ишаку под вонючий хвост князя. Не надо.

— А действовать нашей тройке придется так…

Крейз изложил подробно план операции. Его детально обсудили и приняли. Ночью четыре всадника — четвертым был коновод Тельтай Сарсембаев — на рысях выбрались за город и свернули в степь. Она поглотила их, беззвездная и безграничная, опоясанная, как ремнями, дорогами, из которых одни несгибаемыми полосами уходили в темноту, другие, петляя, спускались в низинки, еле приметные сумеречные степные дороги. Накрапывал, похожий на изморось дождичек.

Перед броском

Дутов наклоняет голову, и его темные волосы от проникающего на веранду ветерка колышатся, приподнимаются, приоткрывая аккуратную, будто вылизанную плешинку на макушке. В подстриженных усах атамана крапчатая седина. На спинку стула брошен китель с золочеными генеральскими погонами. На Дутове только нижняя, сверкающая белизной накрахмаленная рубашка. Плечи у нее смяты широкими шлейками с никелированными застежками. Пухлыми, но довольно крепкими руками атаман тасует новую, только что распечатанную колоду карт. Вглядываясь в них, он слегка щурит круглые черные глазки. Под ними тугие мешки. Это опять начали шалить почки.

Шуршат и с легким плеском ложатся на скатерть карты. Они образуют затейливую фигуру.

…Валет и трефовый король! Бубновая шестерка и туз!..

«Здесь возможны следующие комбинации: так… валета заменяем шестеркой, на его место туза. И тогда?.. Нет, тоже ничего не получается». Атаман сгребает в кучу карты и нервно тасует их. «Попробовать опять?» — размышляет Дутов. Обычно, если что-нибудь мучает, возникают сомнения, он всегда прибегает к испытанному средству: берется раскладывать сложные пасьянсы и успокаивается за ними. Сегодня почему-то успокоение не приходит.

Чтобы получилась нужная раскладка, атаман даже смухлевал один раз, сделав вид, будто случайно не туда, куда надо, положил трефовую девятку. Но и это не помогло. На руках два валета, и деть их совершенно некуда. Нет, не идет сегодня карта, шалят немного нервы. Возможно, причиной всему приказ, что неподписанным пока лежит на столе, придавленный массивным с монограммами портсигаром, чтобы не унесло ветром.

Приказ несколько часов назад как черновой проект принес начальник штаба полковник Воскобойников. Мысли атамана потянулись к полковнику: тупица, недалекий человечишко с куриным кругозором. Даже готовое изложить на может. Никакого представления, что этот приказ о начале нового, последнего похода за избавление родины от большевистской чумы войдет в анналы мировой истории как редчайший и благороднейшей документ. Так разве его надо такими начинать словами, как начал этот длинноногий штабной олух? «Приказываю сего числа всем вверенным мне воинским частям, согласно дислокации, перейти…» Идиот, кретин. А где об исторической миссии похода? О родине? Где про немеркнущую доблесть белого офицерства и казачества? Именно белого, незапятнанного, как святыня, как фата невесты. Где сказано хоть слово о верности знаменам, о преданности присяге? Ведь втолковывал же ему, как надо изложить приказ.