Опасные игры

— Если бы я не знал тебя так хорошо, Джеки, я бы подумал, что ты меня не любишь, — сказал Мкомбу.

Это был прямой вызов, и Муллин сдержался, убежденный, что в свое время сумеет взять реванш. Просто это время пока еще не наступило.

— Я пошутил, Джим Боб, — сказал он.

— Прекрасно. Можешь продолжать в том же духе. Только почему ты не ешь свою курицу?

И Мкомбу проследил, как Муллин поднес кусок ко рту и неохотно откусил второй раз.

— Ладно, — сказал Мкомбу. — Теперь об этих играх.

— А в чем там дело?

— Спортсменов из ЮАР и Родезии могут не допустить к участию.

— Ну и что? — спросил Муллин, пожав плечами.

— Это может вызвать недовольства в обеих странах.

— Верно, — сказал Муллин. — Но при чем тут мы?

— Мы сделаем так, что происшедшее в Мюнхене в семьдесят втором покажется им невинной забавой.

Мкомбу поднял глаза, и Муллин кивнул. Он знал эту игру. Мкомбу будет говорить нарочито туманно, и ему, Муллину, придется подталкивать его своими «как», «почему» да «зачем» до тех пор, пока все не станет на свои места.

Таким образом, заставляя британца постоянно обращаться к нему за разъяснениями, Мкомбу поддерживал в себе чувство превосходства.

— Как? — спросил Муллин.

— Мы уничтожим спортсменов одной из стран-участниц и свалим вину за это на какую-нибудь террористическую организацию белых из ЮАР.

Муллин снял очки и стал их рассматривать. Он тоже умел вести игру. Медленно водрузив очки обратно на нос, он спросил:

— Зачем?

— Если это будет сделано от имени каких-то там южно-африканских борцов за какие-то там права, весь мир обрушится на ЮАР и Родезию. И для нас откроются все двери.

— Насколько мне известно, с палестинцами ничего подобного не произошло. По-моему, все забыли о том, что они убили в Мюнхене детей. Почему же так должно получиться, если речь идет о ЮАР и Родезии?

— Потому что ЮАР и Родезия — антикоммунистические страны, — сказал Мкомбу. — Это гарантия того, что мировое сообщество всерьез ополчится на них и ничего им не простит. У палестинцев не было этого недостатка.

Муллин кивнул.

— Может, и сработает, — сказал он. — Сколько человек нужно будет уничтожить?

— Всех, кого пошлет эта страна. Всех до одного, — ответил Мкомбу с явным удовольствием.

— И как же нам удастся это сделать?

— А вот за это, дорогой Джек, я и плачу тебе такие деньги. Соображай сам. Естественно, предварительно мы распространим послания с угрозами и тем самым начнем восстанавливать общественное мнение против белых режимов. А массовое убийство явится завершающим штрихом.

— Минимальными силами, разумеется? — уточнил Муллин.

— Разумеется, чем меньше людей будут об этом знать и принимать в этом участие, тем лучше.

Мкомбу сел на место. Его рука почти непроизвольно потянулась за куском мяса, и, как только приблизилась к нему, оттуда тотчас же взмыла муха.

— Еще один момент, — сказал Муллин. — А как же ваши русские друзья? Как им понравится, если вы сорвете у них Олимпийские игры?

— Если ты сделаешь свою работу как надо, они никогда не узнают, что это были мы, — ответил Мкомбу.

— Ясно, — сказал Муллин. Затем встал и бросил на стол едва надкушенный в двух местах кусок курицы. Он не сомневался, что Мкомбу потом съест его. Чем добру пропадать, лучше пусть утроба лопнет.

Муллин двинулся к выходу.

— Ты кое-что забыл, — проговорил Мкомбу, когда Муллин уже взялся за ручку двери.

— Да?

— Разве тебе не нужно знать, спортсменов какой страны мы уничтожим?

— Это не столь важно, Джим Боб, но я слушаю. Из какой же?

— Из самой могущественной, — ответил Мкомбу.

— Прекрасно, — сказал Муллин. Он не стал спрашивать, из какой именно.

— Из самой могущественной во всем мире.

— Как вам будет угодно, сэр, — сказал Муллин.

— Из Соединенных Штатов Америки.

Муллин кивнул.

— Я хочу, чтобы была уничтожена вся их команда, — прибавил Мкомбу.

— Как скажете, Джим Боб, — ответил Муллин.

Глава вторая

Его звали Римо, и он никогда не увлекался никакими играми. А потому вместо того, чтобы взбираться по задней стене чикагского Хефферлинг-билдинга, как он поступил бы, если бы требовалось действовать скрытно, он вошел туда с парадного входа, расположенного на Норт-Мичиган-стрит, откуда было рукой подать до клуба «Плейбой». Пройдя мимо вахтера, он направился к лифтам.

Ожидая лифт, Римо размышлял о том, сколько расходуется энергии, чтобы поднимать людей на верхние этажи. Он находил, что для людей было бы гораздо полезней подниматься пешком, к тому же это помогло бы сократить дефицит электроэнергии. Затем в голову ему пришла мысль пробежаться на четырнадцатый этаж, где находился кабинет Хьюберта Хефферлинга, президента «Хефферлинг энерджи груп», и тем самым внести свой личный вклад в решение проблемы энергетического кризиса в Америке.

Но тут он вспомнил, зачем сюда явился, и решил, что уже одним этим внесет достаточный вклад в решение проблемы; и, когда пришел лифт, Римо шагнул в открывшуюся дверь.

Его самого ничуть не заботила нехватка горючего для отопления, поскольку он не имел ни машины, ни своего дома. Но вокруг него жили люди, которых это заботило, и ради этих людей Римо Уильямс собирался убить человека, которого никогда и в глаза не видел.

Миновав секретаря общего отдела, расположенного на четырнадцатом этаже, Римо предстал перед хорошенькой юной секретаршей Хефферлинга.

— Я пришел казнить мистера Хефферлинга. Он здесь? — проговорил Римо.

Секретаршу звали Марша. В ее арсенале был полный набор возражений, используемых для посетителей, желающих побеспокоить мистера Хефферлинга по поводу дефицита бензина или нефти — в особенности бензина, — но, когда она подняла глаза, все возражения застряли у нее в горле.

Не то чтобы Римо был таким уж красавцем, но его темные волосы, широкие скулы и глубоко посаженные темные глаза произвели на нее такой эффект, что она почувствовала себя прикованной к стулу. Он был шести футов росту, худощав, и только запястья его были толщиной с объемистую банку томатов.

Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова закрыла. В животе у нее возникло то самое ощущение, которое появлялось, когда она видела в кино Клинта Иствуда.

— Сэр? — наконец пробормотала она.