Опасные выборы
Шрифт:
– Есть! – по-военному ответила Катя.
– Кстати, – улыбнулся Гуров, – в самом деле стоит зайти куда-нибудь поесть… Второе задание – незамедлительно сообщать мне обо всех новых вскрывшихся обстоятельствах смерти Чуканова. Равно как и по его вскрывшимся связям. Не знаю как, но нужно негласно установить, не обращались ли к нему с этим шведским инвестиционным проектом. Как он отреагировал, при каких обстоятельствах? Было ли какое-то решение? Официальное, неофициальное… Этот проект может быть мотивом убийства. И еще. Я не особенно верю, что в моем номере установлена «прослушка», но проверить стоит. Между прочим, факт ее наличия будет говорить о том, что мне не доверяют.
– Об этом уже побеспокоились, Лев Иванович. Завтра
– Только ни в коем случае микрофоны не убирать! – напомнил Гуров. – Если есть, то черт с ними, пусть стоят.
Двор, в который привезли Гурова, был типично неблагополучным. На такие дворы сыщик за свою полицейскую жизнь нагляделся достаточно. И что собой представляют люди, которые тут живут, он тоже прекрасно знал. Целый квартал на окраине города занимали шлакоблочные двухэтажные дома. Почерневшая древесина окон и дверей, выщербленные углы зданий, унылые скопища сараев, сарайчиков напротив каждого дома и просто груды сгнивших досок и бревен, которые когда-то тоже были сараями. Чахлые тополя с пыльной листвой уныло взирали сверху на все это убожество. Из подъездов и окон квартир тянуло кислятиной и смрадом. Тошнотворное сочетание запаха застарелой грязи, приготовления и разогревания недоброкачественной пищи на общих кухнях. По соседству – такие же унылые частные дома окраины, с развалившимися или покосившимися заборами. Проулки между домами, куда выплескивают помои, по которым в поисках пищи бродят собаки с клокастой шерстью и прошлогодними репьями в ней.
Гуров смотрел на собравшихся людей с горечью. Появилась она еще во времена его лейтенантской молодости, когда он, молодой оперативник, окунулся в эту среду, из которой таким же смрадным ручьем, как и текущие по проулкам помои, вытекали преступления на бытовой почве – пьяные драки, поножовщина. Опухшие лица, посиневшие трупы в квартирах, больше похожих на помойки, чем на жилые помещения. А еще – дети, потому что эти алкаши плодились, как кролики. Грязные, вечно голодные, они неделями не появлялись дома. Лазали по чужим погребам в поисках банок с соленьями, отбирали мелочь на вечерних улицах у одногодков из более благополучных семей, громили по ночам киоски «Союзпечати», били окна магазинчиков. А после сидели довольные, хвастаясь друг перед другом своей удалью, смоля дешевую «Приму» и потягивая прямо из горлышка бутылки с портвейном.
Потом их находили приблатненные парни, успевшие вкусить экзотики тюремных нар, сколачивали из них банды и шли на более крупные дела. И все это копилось, размножалось, пучилось и лезло наружу. И очень больно было смотреть на несчастных забитых старушек, на одиноких женщин с серыми лицами, которых только нужда заставляла жить тут и которым никогда и ни за что не выбраться из этих разваливающихся домов, потому что у них есть только пара детей, муж-алкоголик и работа уборщицы. Или уже нет мужа, а остались только дети, нищета и безысходность.
И вот в этой среде ему, сытому, хорошо одетому кандидату, предстояло говорить правильные слова, давать обещания, откровенно врать, чтобы район поверил и пошел на выборах голосовать за своего будущего мэра. От этого подташнивало еще больше, чем от смрадных запахов.
Гуров наслушался всякого. И то, что почти все дома были признаны аварийными еще лет десять назад, и что строились эти двухэтажки, оказывается, еще пленными немцами в сорок шестом году, и что мусорных баков, которые администрация обещала тут установить, нет до сих пор. Что полиция тут не появляется никогда, а участкового видели только в прошлом году. Что какого-то Федьку давно надо посадить, а какого-то Петра посадили ни за что, а дружки, которые его на что-то там подбили, до сих пор ходят на свободе и жрут водку.
Помощники Липатова старательно все записывали,
делая это демонстративно и понимающе кивая головами. Стараясь дышать ртом, Гуров с сопровождающими его лицами посетил два дома, боязливо наступая на шевелящиеся под ногами половые доски общих коридоров, не видевших краски лет тридцать. Он смотрел на почерневшие потолки с торчащей из них дранкой, на опутанные паутиной углы и лампочки без плафонов, висевшие прямо на проводке из скрученных проводов. Такую проводку на изоляторах делали в шестидесятые годы, и пожаров от нее, насколько Гуров знал в свое время, было больше, чем от примусов и окурков в постели.От всего увиденного Гурова одолевало желание послать все и всех к такой-то матери, в самом деле пробиться в мэры и устроить грандиозный скандал с этими кварталами убожества и заразы. Да и сейчас, во время своей предвыборной кампании, он намеревался использовать увиденное в борьбе. Особенно с вице-мэром Захаровым.
– Телевидение надо было сюда привезти, – тихо буркнул Гуров Липатову, чуть повернув к нему голову, но продолжая делать вид, что внимательно и с сочувствием слушает жалобы. – Или самим камеру взять. Такие материалы надо по телевидению показывать.
– Когда дело дойдет до конкретной программы ветхого жилья или социальных вопросов, мы этим займемся, – холодно ответил референт. – Сейчас нам нужны просто голоса избирателей. Не отвлекайтесь, Лев Иванович.
Сыщик почувствовал, как по его лицу непроизвольно пробежала судорога ненависти. Он чуть не захлебнулся от бешенства, но усилием воли поборол в себе неуместные пока чувства. Надо работать! Всем сейчас не поможешь. Эта проблема не одного дня и даже не одного года. И решить ее не так просто.
Гуров не сразу понял, что от него хотела грузная немолодая женщина из соседствующего частного сектора. То, что она говорила, было каким-то фоном общих жалоб и негодования на власть. Но мозг сыщика-профессионала вовремя подсказал, что речь идет о чем-то особенном.
– Простите, я вас не совсем понял, – отмахнулся Гуров от Липатова, который что-то начал ему говорить, сделал шаг и вплотную подошел к женщине. – Что вы говорите, какая старушка?
– Бабка Елизавета, – с готовностью повторила женщина. – Елизавета Васильевна. Она вон там жила. Там подстанцию электрическую построили, а перед этим шесть домов снесли. Мы еще за нее радовались, что квартиру Елизавете дадут, под старость хоть старуха поживет как человек… С ванной, горячей водой…
Гуров посмотрел в ту сторону, куда показывала женщина. Там действительно за бетонным забором высились вышки, какие-то конструкции, огромные изоляторы. Оттуда шло множество проводов и ряд бетонных столбов.
– И что же случилось? – поинтересовался сыщик.
– Ей квартиру дали вон в том доме, однокомнатную. – Женщина снова показала рукой, теперь уже в сторону девятиэтажного панельного дома, метрах в пятистах от частного сектора. – Я с дочкой Елизаветы со школы дружила, только схоронили мы ее годков десять назад. А я к бабке захаживала иногда. Где лекарства принесу, где заявление в собес помогу составить. Я ведь тоже одна живу, заботиться не о ком. Я ей и вещи помогала в новую квартиру переносить. Только что за скарб-то у одинокой старухи – два узла да две табуретки…
– И что случилось?
– Да приболела я по осени. Сначала дома лежала, а потом меня в больницу положили. Перед Новым годом, как из больницы вышла, пошла Елизавету проведать. А там дверь железная с тремя замками и мужик мордатый за этой дверью.
– Может, у нее родственники какие нашлись? – с сомнением спросил Гуров. – Может, двоюродный внук приехал? А может, она к кому переехала, а квартиру сдавать стала?
– Да нет у нее никого, одна она на белом свете! А в квартире ремонт, как во дворце царском, сделан! И мужик этот меня «по матушке» послал. Говорит, купил квартиру и знать ничего не знает. А у самого цепь золотая на шее в палец толщиной.