Опасные земли

Ровный плавно и согласительно взмахнул рукой, мол, всенепременно, и обратился к Мише:

– Дело в том, что это рапиры. Кстати, семнадцатого века самая ранняя, я думаю, годов тридцатых. Но это к слову. Они старые, красивые и очень дорогие, понимаешь?

– Так разве плохо?

– Плохо! – отрезал Ровный. – Ты мне предлагаешь выкупить на двоих два десятка отвратительно дорогих убивалок, которые никому не нужны. Мы их замумукаемся продавать – гарантирую. То есть денег я вложу много, а отбиваться они будут года два. И сколько ты наваришь с каждой? Копейки, потому что закупка очень дорогая. Неоправданно.

– Слушай, Ровный, – продолжал упорствовать Миша, – сейчас не девяностые, сейчас люди хотят эксклюзива! Вот он, эксклюзив!

Кирилл слез с высоченного стула-жердочки, ухватил одну рапиру и подал ее хозяину.

– Это не семнадцатый век – это историзм, подделка времен императора Николая Павловича. Видишь навершие на резьбе? Вот то-то… Я тебе уже говорил, повторю еще: народ хочет, чтобы круто, много и недорого. Вот кому нужны твои рапиры, да еще за такие суммы? Много ты их соберешь? Немного – это трудно, требует хорошего вкуса, хорошего знания и много денег. Сочетание исчезающе редкое. Это раз. Два – русские люди любят кого? Правильно, тех, кого лупили особенно люто. И желательно недавно. То есть фашистов и японцев. Ну или наши родные палаши с саблями: выглядит брутально, достать нетрудно, стоит подъемно. Можно завесить всю стенку, а потом хвастаться перед братвой – все просто.

– Мужчины! – возгласила жена. – Обед стынет! Ровный, тащи моего охламона, ты ж старый умный человек! А то он может возиться до ночи!

– Я не старый, а в самом соку, – отозвался Кирилл. – В общем, Миша, диагноз такой: денег я тебе не дам – бессмысленная затея. Если надо – сделаю заключения.

– Заключения… блин, – Миша был явно разочарован. – Кому они нужны, твои заключения, если я коллекцию не выкуплю…

– Обратись к Петухову, – посоветовал Ровный.

– Пф-ф-ф! Авантюрист с хитрыми глазками! – сказала жена, раскладывая корм по тарелкам.

– Юля, твоему Мише как раз нужен авантюрист.

Вместо Юли отозвался мобильный телефон, растревоживший трелью карман рубашки.

– Во! Вспомни… его, а вот и оно! – Ровный продемонстрировал обществу экран мобильника, возвещавшего имя. – А вот и авантюрист! Здорово, Петухов! Что? О Господи, второе дело на миллион долларов за сутки – я не выдержу! Нет, я у Миши Пивника. Нет, я трезвый, а в чем вопрос? Ну… так круто, что не по телефону? Ну ладно, давай через пару часиков у тебя. Договорились.

Через пару часиков он понял, что авантюрист Петухов окончательно рехнулся от жадности, о чем и рассказал товарищу. Товарищ сидел напротив за столом, инспектируя ногти зубочисткой. Стол покоился в самом центре Петроградской стороны среди поддельного евроремонта, сделанного недавно молдавской рабочей силой.

Между друзьями лежал изрядный кусок бумаги в пластиковой папке. Бумага была очень старая, с вязью не менее старого почерка без пробелов между словами, обильно снабженным титлами и завитушками.

Ровный извлек из глаза профессиональный монокуляр с подсветкой, откинулся в кресле и сказал:

– Петухов, ты рехнулся от жадности.

Сержанту годы пошли на пользу. В телесном, так сказать, смысле. А вот голова, на взгляд Кирилла, сделалась не очень.

– Хе-х! Это ж разве плохо? Ты представляешь, каких денег может стоить этот автограф, если ты приделаешь к нему легенду? Ты ж у нас архивист, блин. Вот тебе архивная ценность! Работай!

– Тема, я был архивист двадцать лет назад.

– Вот любишь ты, Кирюха, корчить девственницу. Сколько времени прошло, а ты все такой же! Всю дорогу приходится пинать тебя в задницу! Сам ведь не пошевелишься! Что, забыл, как с тем фарфором было? Кита-а-айский, не моя те-е-ема! И чего? Сколько в итоге заработали?

Ровный хмыкнул и, вторично снарядив глаз монокуляром, склонился над бумагой.

– Это старофранцузский, – сообщил он минут так через шесть с половиной. – Тебе надо обратиться к мадам Киселевой в библиотеку Академии наук. После того как Малинин попал под машину, никто лучше не…

– Заткнись и работай, – перебил хамоватый сержант, не отвлекаясь от ногтей. – Я никакую Киселеву не знаю, а тебя знаю. Ты ж Францию изучал? Зачем тебя только Родина учила?

– Я не Францию изучал, а Бургундию.

– Да мне как-то по херу, – сообщил Петухов.

Проползли по циферблату еще пять минут, а потом еще четыре. Ногти были проинспектированы, зубочистка улетела на ковер, а Ровный наконец подал голос.

– Почерк затейливый. Все вкривь-вкось, будто писали не на столе, а, скажем, на спине боевого товарища. М-м-м-м… и вообще, какая-то чушь. Вот тут, – он ткнул пальцем в прозрачный пластик, – подпись: «Филипп де Лален». А дата – 19 августа 1465 года.

– Это мне тот наркуша поведал, я в курсе. Ну и?

– Ну и! Ну и то, что Филипп де Лален погиб за месяц до этого! 16 июля! Под Монлери! Ты уверен, что это не подделка?

– А ты уверен, что это не какой-нибудь другой де Лален, или как там его? Мало, что ли, во Франции Лаленов? Короче, у того наркомана дед из Германии вывез целый гроссбух с вот такой вот галиматьей. Мне надо, чтобы ты все проверил: точно ли не туфта, можно ли приделать легенду, сколько именно такие бумажки стоят? Я знаю, что до хрена, но конкретно сколько? Задвинуть я их и так сумею, но обидно будет проколоться и пролететь с ценой.

– Петухов, – проникновенно начал Ровный, – если это оригинал, то, учитывая адресата… а это не кто-нибудь, а граф Шароле, будущий герцог Бургундии Карл Смелый… Это очень дорогая вещь.

– Карл Смелый? Это такой мутный чувак, про которого старое кино было? С этим гомосеком, как его…

– Жаном Маре. Именно. «Чудо волков», или «Тайны Бургундского двора», – ответил Ровный, не обращая внимания на возмутительно прекрасную незамутненность друга.

– В общем, так, хватай все те бумажки, что я у торчикозника на пробу выцыганил, вали домой и начинай вкалывать, не покладая на. Жду результатов. Вопросы?

Вопросов не было. Было лишь изумление от способности сержанта Петухова так бесцеремонно командовать старым приятелем, которому не только не заплатил ни копейки, но даже пока ничего не обещал.

Безусловно, это были оригиналы. Подлиннее бывает только настоящая любовь в девятнадцать лет.

Кирилл достаточно разбирался в теме и прилично читал на средневековом французском. И чем дальше он прилично читал, тем сильнее потел. Но не от жадности, как приземленный Петухов, – от восторга любопытства.