Опасный возраст

— Ну ладно, — начала я, будучи уже просто в панике. — Боженка, скажи мне… Проектную мастерскую ненавидишь, моря не выносишь, домашнее хозяйство не терпишь, с землей возиться не любишь, Влодек тебе больше не нравится, готовка вызывает отвращение, Боже мой, так что же ты любишь?!!!..

— Читать, — не задумываясь ответила Боженка.

— И ничего больше?!!!..

— Ничего. Люблю читать книги, и все тут.

Повеситься можно, ей-Богу… При этом она весело смеялась и была очаровательна. Мне обязательно хотелось найти выход, даже пришло в голову, не согласится ли она читать корректуры — при этом ведь приходится читать без удержу, но вовремя спохватилась: как только чтение сделается профессией, Боженка и его разлюбит. Сиднем сидеть дома скучно, раздражает, никакая работа не отвечает вкусам… Короче, все это свалилось на Влодека. В результате развелись с громким скандалом, как раз в это время женился мой Роберт… не стану забегать сейчас так далеко вперед, напишу обо всем в положенном месте. Во всяком случае, Боженка вышла из всех этих передряг не в наилучшем виде.

* * *

Люцина заболела нетипичной болезнью — какие-то нарушения деятельности внутреннего уха. Началось это после лечения тархоцилином, а вот что лечили, не помню — Люцина располагала большим реестром хворей. Кажется, поначалу речь шла об операции почки. В общем, и на ровном месте ходить она не могла, а уж лестница отпадала вчистую. В это время умерла бабушка.

Да, ничего не поделаешь, слишком много разного происходило одновременно. После отъезда Тересы бабушка жила вместе с моими родителями, и много веселых минут доставил ей Роберт. Ежи уже вырос, а Роберт по возрасту как раз был во вкусе бабушки. Она ходила с ним в костел и однажды сдержанно призналась, что стыдоба случилась полная: мой ребенок устроился в первой же свободной исповедальне и начал тарахтеть и гудеть. Исповедальня превратилась в автомобиль, а тарахтел и гудел так — не только прихожане, но и ксендз оглядывался от алтаря.

В один прекрасный день я приехала за детьми и на улице около дома застала плачущую бабушку.

— Что случилось? — забеспокоилась я.

Пропал Роберт. Ушел из дому два с половиной часа назад и до сих пор не вернулся. Ежи пришел из школы, искали вместе с бабушкой — бесполезно.

Мне сделалось не по себе, но, прежде чем броситься в милицию, решила еще поискать. Отправила Ежи в сторону Мадалинского, а сама пошла на улицу за домом. Едва завернула за угол, со стороны Ружаной появилось нечто несусветно черное. С трудом распознала собственного пропавшего ребенка.

— Где ты был? — чуть не простонала я.

Ребенок не скрывал, где был, даже гордился: на

Ружаной помогал какому-то пану перебросать уголь в подвал.

Из первой больницы бабушка сбежала, медицинский персонал, мол, травит всех пациентов насмерть, чтобы освободить кровати. Потом она долго болела дома, пока не вызвали «скорую», от которой бабуля потребовала прихватить вместе с ней и фикус, предназначенный мне, — все равно проезжать мимо, нетрудно и подсобить. «Скорая» в дополнительной услуге отказала, и по бабушкиному желанию я уволокла этот огромный горшок сама, фикус долго служил памятью о бабуле, извели его мои дети, не помню почему; наверное, по глупости.

На бабушкиных похоронах Войтек вел себя как положено, бережно поддерживал Люцину на лестнице костела; несмотря на жару, облекся в черный костюм. Вообще со смертью бабушки возникли осложнения, умерла она летом, в июне, не помню, куда подевалось все семейство, но оформлять документы в последнюю минуту пришлось моей матери. От Люцины с ее внутреннеушными расстройствами не было никакого толку. Мать отправилась в районное бюро, тогда Народный совет, и начала оформлять, то есть уселась на скамье в скверике перед зданием и сидела.

Не уверена, удалось ли бы когда-нибудь оформить бумаги о смерти и похоронить бабушку, если бы не случай: мимо проходила Марыська, двоюродная сестра матери, та самая, что в «Проселочных дорогах»жила в Тоньче в вагончике Джималы. Она присела рядом, осведомилась, в чем дело, взяла бумаги и сделала все необходимое.

Вскоре после смерти бабушки удрученная семейными несчастьями Тереса прислала Люцине приглашение в Канаду. Уже несколько окрепшая Люцина поплыла «Баторием», после чего все несусветные семейные катавасии переместились по ту сторону Атлантики.

Для начала Люцина пропала. Тереса и Тадеуш выехали за ней в Монреаль, осмотрели всех пассажиров «Батория», сестры не сыскали и впали в ужас и отчаяние. Начались поиски. В списке пассажиров она числилась, по дороге никто не утоп, а в Канаде ее нету, и привет — куда, на Божескую милость, могла подеваться? Сходили с ума, кидались с расспросами на всех и вся, вконец расстроенные вернулись в Гамильтон. Люцина сидела у соседей в садике.

Кто-то из Монреаля ехал в Гамильтон, и с этим кем-то Люцина улизнула столь артистически, что исчезла незамеченной встречавшими. При виде Люцины в чужом садике Тереса онемела от ужаса: она уже привыкла, что явиться без предупреждения — страшная бестактность, и вообще новые знакомства завязываются после солидной подготовки, а Люпина спокойно вперлась к незнакомым людям, неслыханно компрометируя семейство. Не помню, что еще она там натворила, но Тереса свое письмо в Варшаву окропила горючими слезами, Люцина же вернулась в прекрасной форме, поздоровела и помолодела. Морское путешествие в обе стороны перенесла отлично — подумаешь, тарелка супу, а не океан.

Я отправилась ее встречать в Гдыню с матерью и тетей Ядей. Высмотрели мы ее издалека среди пассажиров, сходящих на сушу, после чего Люцина пропала. Толпа прошла, а Люцины нет как нет, мы нервничали средне — на сушу вышла, в воду свалиться негде, ясно: жива и здорова, но кой черт ее опять куда-то унес?

Наконец Люпина появилась чуть ли не последняя. Оказалось, пережидала людей, хотела узнать, как пройдут таможню пассажиры, привезшие вагон негритянских барабанов. Может, и два вагона. Почему африканские барабаны везли из Канады, осталось тайной, может, путешествовали вокруг света, во всяком случае я вполне поняла Люцинино любопытство. Мне и самой стало любопытно. А в таможне возникла теоретическая проблема касательно квалификации нетипичного багажа: что же это такое по таможенным правилам — музыкальные инструменты, изделия из кожи или произведения народного искусства?.. В рассмотрение входили и детские игрушки. Чем негритянские барабаны в конце концов признали, не помню, но Люцина не в силах была лишить себя такого зрелища.

В Варшаву выехали уже к вечеру, стемнело. Где-то около Нидицы «шкода» начала барахлить.

Двигатель как-то странно задыхался. С минуту молчал, потом словно бы оживал, но не желал выдавать более шестидесяти километров. Снова задыхался, и все начиналось сначала, пока не задохнулся совсем. Метода действий в таких случаях у меня уже отработана, я вылезла и помахала рукой.

Остановился «мерседес» с водителем и пассажиром. Пассажир не в счет, мной заинтересовался водитель.

— По-моему, нет искры, — удрученно пожаловалась я. — Не знаю почему.

Начали проверять. И в самом деле с искрой происходило что-то странное: то появлялась, то нет, а причин вроде бы никаких. После получасовых раздумий и мучений водитель «мерседеса» предложил поехать, а он будет эскортом. Если мотор совсем сдохнет, возьмет меня на буксир, пока работает, надо ехать.

До сих пор почитаю этого «мерседесного» автомобилиста самым порядочным человеком в мире. Тащился рядом со скоростью шестьдесят километров, а мог мчаться в два раза быстрее. «Шкода» двигалась неохотно, но все-таки двигалась, он пас меня до Жолибожа, снисходительно принял от Люцины пачку сигарет «Пэл-Мэл», до дому я добралась самостоятельно.

Войтек на следующий день проверил, зажигание работало, обругал меня автомобильной кретинкой и никакой поломке не поверил. А еще на следующий день мы отправились в Кабацкий лес вместе с Аней и ее мужем — автомобильным маньяком, владельцем «рено», цели экскурсии не помню, по-видимому, хотели глотнуть свежего воздуху, Войтек подскочил на какой-то рытвине, и амба. Конец езды.

— Ну вот видишь, — с удовлетворением констатировала я.

В Варшаву нас отбуксировал «рено». В техобслуживании начали проверять, никто не мог разобраться, в чем дело — машина вроде бы в идеальном порядке. Разобрали ее на детали.