Опекая зло

– Прошу вас, доктор Корнвик, осторожнее!
– взмолилась миссис Оук, - Любое движение причиняет ей невыносимую боль!

– Держите себя в руках, миссис Оук, - грозно предупредил её доктор, - я проделывал это десятки раз. Нашей драгоценной Роуз ничего не грозит. Я просто облегчу её страдания, - успокаивал он женщину, пока сонная Мэри-Энн рылась в саквояже, а Молли, сбросив с пациентки одеяло, помогала мисс Оук подняться и встать на кровати на колени. Роуз оказалась повёрнута к доктору спиной и лицом ко мне - дородная Молли стояла прямо перед ней, позволив опереться руками о свои широкие покатые плечи. Привычным движением доктор Корнвик разрезал ночную рубашку на спине девушки и отвёл её края в стороны. Какое-то время, хмурясь, он всматривался во что-то мне невидимое, и, наконец, изрёк:

– Чудная кожа, лилим! Ей-Богу, чудная! Ни одного волоска!
– восхитился он.
– Но нужно сделать два неглубоких надреза, иначе жар может продолжаться, а состояние ухудшиться.

– Делайте всё, что считаете нужным, - безжизненным голосом ответила ему миссис Оук.

– Мэри-Энн, подогрейте воду, - скомандовал доктор, и прислужница тут же исчезла из комнаты, а миссис Оук возобновила свои молитвы.

Глаза Роуз были прикрыты, губы бледны, и хоть Молли закрывала её собою почти полностью, я мог видеть, как нервно она перебирает пальцами край прижатого к груди одеяла, с которым так и не пожелала расстаться.

Тем временем доктор Корнвик уже успел разложить ланцет и придирчиво изучал его тонкое лезвие. Не имея сил смотреть, как свет играет на металле жёлтыми бликами, я отвернулся, а когда снова взглянул в окно, расторопная служанка уже вернулась с миской воды и перекинутым через плечо чистым полотенцем.

– Всего два небольших надреза, и я обещаю, вам станет намного легче, - убедительно проговорил доктор Корнвик, подступая к больной.

Глаза Роуз широко распахнулись, видимо, в тот момент, когда лезвие коснулось её кожи. Она резко вскинула голову и открыла рот, но крик так и не слетел с её губ. В её расширенных чёрных зрачках я узрел не физическое страдание, а ужас! Самый настоящий, неподдельный ужас от того, что в этот самый злосчастный миг она увидала в окне меня, висящего на стене дома Изавеля Крафта!

Только тогда я понял, какую непростительную глупость совершил, вмешавшись в её жизнь так бесцеремонно, да ещё и застав в таком неприятном и тяжёлом для неё положении. И, кроме того, она могла выдать меня в любой момент. Один-единственный звук, одно слово, произнесённое ею, могло выдать моё присутствие всем, кто находился в комнате!

Но она этого не сделала. Стыд заливал её лицо осенним багрянцем, и его черты искажались болью до неузнаваемости, пока ланцет доктора Корнвика кромсал её тело. Кровь стекала по её спине, и он вытирал её смоченным в воде полотенцем. Мне казалось, её чересчур много. В такой хрупкой девушке просто не может быть столько крови! А Роуз безмолвно терпела все страдания, позволяя себе лишь изредка сдавленный тихий стон. При этом она смотрела мне в глаза, и я мог поклясться: в ту минуту моё сопереживание придавало ей мужества. Она черпала его во мне тайком от всех, а я, наоборот, с каждой секундой лицезрения её мучений лишался твёрдости. Но теперь я знал точно: чем бы ни страдала мисс Оук, её болезнь не имела ничего общего с сумасшествием. Мои познания в медицине скудны, но, будучи даже полным профаном, я представлял, что корень душевного заболевания произрастает из головы и состоит в неправильном функционировании главного из человеческих органов - мозга. И, насколько мне было известно, ещё ни одна хирургическая операция не возвратила ни одного безумца в состояние вменяемости ума. Мне представлялось яснее ясного, что слова миссис Оук, сказанные мне днём, хотя бы отчасти оказались ложью - душевное расстройство не было причиной отсутствия Роуз Лилиан Оук сегодня на набережной Серпентайна, где мы условились с ней встретиться. Взгляд бедной девушки был вымученным, но ясным, и она понимала всё, что с ней происходит, но, в отличие от меня, знала об этом гораздо больше.

Как я уже упоминал, увиденное поразило меня. Я стоял, вцепившись в оконный карниз мёртвой бульдожьей хваткой, а мои пальцы и всё тело онемели от неподвижности позы. Но в таком положении я мог оставаться ещё долго, если бы несколько крупных капель не упали мне на лоб, задутые под козырёк крыши ветром. Хмурившееся весь вечер грозовое небо наконец разразилось дождём! Очень скоро он перерос в настоящий летний ливень, поливавший подветренную стену, словно клумбу из шланга. Не имея больше возможности оставаться на прежнем месте, я пошёл обратно к водосточной трубе. Кирпич у меня под ногами стал скользким, и, не смотря на то, что я двигался достаточно осторожно, носки туфель то и дело соскальзывали с него.

Я почти достиг конца кирпичного выступа, как некая зловещая тень отделилась от тёмного окна и метнулась мимо меня. Это была летучая мышь! Безобидная, самая обыкновенная летучая мышь, но вся беда заключалась в том, что я всё ещё пребывал под властью впечатлений, полученных в течение дня. В тусклом свете уличных фонарей она показалась мне маленькой уродливой гарпией. От неожиданности я отпрянул назад, оступился и, не удержавшись за мокрую стену, рухнул с неё вниз, прямиком в высокие кусты.

Очевидно, упав, я ушиб голову о землю, отчего надолго лишился сознания. Я провалился в лишённое видений забытьё, и время пролетело для меня незаметно.

Когда я открыл глаза, утро уже вступило в свои права, и земля после дождя дышала влагой. Моя голова раскалывалась от боли, а на затылке запеклась кровь.

К счастью, кусты, росшие вокруг дома был настолько густыми, что меня так никто и не заметил, позволив преспокойно пролежать в них до самого рассвета. Оглядевшись по сторонам, я поднялся и прошёл вдоль зелёной изгороди, прячась за нею, обогнул угол и оказался недалеко от входа. У парадной двери стоял дорогой экипаж с вышитыми шёлковыми занавесками и мрачного вида кучером. Я подошёл как раз вовремя, ибо из парадного входа показался важный доктор Корнвик, за ним собственной персоной следовал Изавель Крафт, неся перед собою на руках завёрнутую в плед Роуз. Голова её безжизненно откинулась назад, из чего я сделал незамедлительный вывод, что девушка была без чувств. Замыкала процессию миссис Оук, одетая в дорожное платье. Все четверо поспешно разместились в экипаже, и он тронулся с места.

Какими словами можно описать моё отчаянье, когда я видел, как увозят мою возлюбленную Роуз, и ничем не мог этому воспрепятствовать! Да и стоило ли это делать - я тоже не знал. Мисс Оук несомненно была окружена людьми, которые искренне тревожатся за её здоровье и будущность. Чем бы она ни болела на самом деле, справедливо предположить, что за ночь ей стало хуже, о чём немедленно оповестили мистера Крафта, где бы он тогда ни находился, и теперь в сопровождении врача он как можно скорее хотел доставить Роуз в больницу.

Всё было вполне объяснимо. В этой истории оказалась меньше загадок, чем могло показаться на первый взгляд. Единственное, чего я не мог объяснить - так это странного предчувствия, сжимающего моё сердце, как только ангельский образ Роуз появлялся перед моим внутренним взором. Кошки по-прежнему противно скребли у меня на душе, а некий таинственный голос нашёптывал странное слово "лилим".

Незаметно выбравшись из особняка Крафта, я нанял кэб и поехал в Уистлер-холл. Надо сказать, вид у меня был ещё тот - одежда грязная и мятая, один рукав разорван до локтя, волосы взъерошены, а на ботинках засохла садовая земля. Именно в таком виде я предстал перед тётушкой Луизой, имевшей обыкновение завтракать очень рано в обеденном зале, чем поверг её в состояние, близкое к шоку.

– Боже правый! Адам, мальчик мой, ты ли это?!
– воскликнула она, роняя лорнет и вставая со стула.
– Твоя одежда! Лицо!

Стоит упомянуть, что тётушка Луиза, баронесса Уистлер, человек проницательный и отличающийся почти мужским, трезвым складом ума, немного приукрашенным истинно женским любопытством. Мне не было никакой надобности скрывать от неё мои ночные похождения, так как я знал, что она, как никто другой, способна понять меня и дать дельный совет. Поэтому я рассказал всё, что произошло со мною, начиная с вечера 28 июня и заканчивая насыщенным событиями утром 3 июля.

Она слушала меня, не прерывая, и только несколько раз задала, как мне подумалось, не слишком важные вопросы. Когда я закончил свой излишне эмоциональный, но детальный рассказ, она вновь перевернула моё виденье этой истории с ног на голову.

– Мой милый Адам, - со снисходительной улыбкой начала тётушка Луиза, - твоё увлечение юной мисс Оук так естественно. Вы оба молоды, а она - бесподобно хороша. Но любовь, а особенно первое увлечение, полно подозрений, и чем сильнее ты увлечён, тем более обоснованными и страшными они кажутся. Соглашусь, в твоей истории действительно есть нечто загадочное. И это вовсе не цвет роз - чёрной может стать любая, если её поставить в воду с разведёнными в ней чернилами. Однажды мне довелось видеть, как таким же образом окрашивают тюльпаны. Но кто дарит мисс Оук такие безрадостные цветы, я, конечно же, сказать не могу. Если всё обстоит так, как ты мне рассказал, похоже, Роуз увлечена вовсе не таинственным дарителем, а тобой. Можешь мне верить, что симпатичный юноша из плоти и крови для любой женщины гораздо предпочтительнее даже самого экзотического цветка... Что же касается человека, посылающий чёрные розы, он не обязательно умалишённый. Ведь если кому-нибудь действительно посчастливилось вывести этот редкий сорт, в чём я лично сомневаюсь, - он будет каждый экземпляр предъявлять окружающим с гордостью, не задумываясь о том, что кто-то может посчитать такую игру цвета мрачной или несчастливой. Но если уж мисс Роуз до сих пор неизвестно его имя, предполагаю, что он менее решителен, чем ты, оттого и шансов завоевать юную Роуз у него значительно меньше перед тобой. Впрочем, я могу и ошибаться. Молодёжь в наше время непредсказуема и всё больше склонна к меланхолическим мечтаниям, - баронесса Уистлер пожала плечами.
– И вот ещё что. Болезнь мисс Оук может иметь самую обыкновенную причину. Может быть, я скажу тебе нечто неприятное, но обычный фурункул способен вызвать горячку, и его нужно вскрывать. Что же до душевного состояния твоей пассии - тут я ничего сказать не могу. Разве что, если она действительно больна, то умело это скрывает.