Опекун для юной девы

До утра не остался, конечно. Но домой вернулся чуть более спокойным и чуть более удовлетворенным. Чуть более, всего лишь. Не тот запах. Не то тело. Не то. Все не то. Не насыщает. Не удовлетворяет. Не успокаивает.

А в доме горел свет. Везде, даже в его спальне, даже в туалете. Аню он нашел в кресле. Забившуюся туда с ногами, сжавшуюся в дрожащий комочек, в слезах.

— Что случилось, ребенок? — перепугался он.

— Страшно. Я тебя искала, а тебя нет. Обещал, что не уйдешь, а сам? Я думала, ты к себе спать ушел, а тебя вообще нет, я одна…

— Анечка… — он поднял ее на руки, сам сел в хранящее ее флюиды кресло, устраивая девочку на коленях. — Ты так хорошо и крепко спала. Я думал, ты уже до утра не проснешься.

Она лишь судорожно вздыхает, вцепляясь в него сильнее и пряча лицо у него на груди.

— Так страшно?

Кивает.

— И что страшно, Ань? Что именно снится?

— Не знаю… Так всё… так… — слов она не находит. Лишь прижимается еще сильнее.

А он… ничего не может с собой поделать. Вдыхает ее запах — глубоко, стремясь снова наполнить им свои легкие без остатка. Затмить им тот, чужой. Он раньше и не думал, что бывает настолько чужой запах. Обнимает ее — чуть крепче, чем требуется для того, чтобы просто согреть и утешить. Пьянеет от нее вместо того, чтоб сочувствовать и успокаивать. Но зачем она так обнимает? Зачем так тянется к нему, не только телом, всей душой, распахнутой сейчас настежь?

— Анечка, — отчаянно шепчет он, думая не столько о ее страхах, сколько об эмоциях, что его сейчас обуревают. — Что же нам с тобой делать?

— Это все из-за мамы, — жалобно шепчет в ответ она, и Аршез не сразу понимает, чью маму она сейчас вспомнила — его, свою. — Ты не представляешь, какие слухи ходят у нас о землях за Темными горами. Один другого ужаснее. И что сейчас думает моя мама? Перебирает ужасы, которые я здесь переживаю. Перебирает смерти, которыми я здесь погибла… А я здесь… в тепле, в уюте. Ты меня холишь, лелеешь, на руках носишь, словно я — принцесса какая…

— Фантазерка… Я просто стараюсь быть гостеприимным. Разве хорошего отношения заслуживают только принцессы?

— Не в этом дело. Мама…

— Мама… — он пытается сосредоточиться на ее словах. — То есть, ты полагаешь, что твои кошмары — наведенные? Что это мама транслирует тебе свои страхи? Но… разве между вами такая сильная связь?.. У представителей моего народа это бывает, я говорил, мы эмпаты, и если связь сильна, то даже на расстоянии можем почувствовать всплески эмоций своего близкого. Но для людей… Я всегда считал, что для вас подобное невозможно, люди более поверхностны в своих ощущениях, слабее развиты органы чувств…

— По-моему, это вы поверхностны в своих суждениях о людях, — недовольно кривится девочка. — А как же интуиция, предчувствия, вещие сны? Истории о том, как люди за тысячи километров чувствовали, что с их близкими случилась беда… А сейчас с мамой беда, понимаешь? Не со мной, с ней. У нее дочь пропала.

— Мы не можем помочь твоей маме, Анечка. Если все действительно так, как ты говоришь, надо думать, как отгородиться от чужих эмоций, чтобы…

— Давай напишем письмо, Аршез, пожалуйста! — ей не нравится, куда он пытается свернуть беседу.

— Да пиши, Анют, хоть десять. Хоть в день по сотне, я же не запрещаю. Может, даже полезно будет, выговоришься, пропишешь все свои страхи… Но отправить их я все равно не смогу. Никак.

— Ар… Но ведь должен быть способ. Я же прошу так мало. Два слова всего, что я жива… Я же не прошусь домой, не требую невозможного…

— Ну, а что ты сейчас, по-твоему, требуешь? — вздыхает он.

— Ты же видишь, я спать не могу, сама мучаюсь, тебя мучаю…

— А может, дело не в маме? Вернее, не в ее страхах? А в твоем чувстве вины? Ты чувствуешь себя виноватой за то, что тебе хорошо, в то время как мама считает, что тебе плохо. Вот и пытаешься подсознательно сделать себе плохо, воскрешая в памяти все кошмары, которые ты пережила и передумала во время пересечения Границы.

— Нет… Я не знаю… Даже если так, если я буду знать, что мама за меня не переживает…

— Мне надо подумать, Анют. Почитать, посоветоваться… А пока идем спать. Я больше не уйду, я обещаю.

Не ушел. Сторожил ее сон и отгонял ее страхи. Свои навязчивые фантазии о ее теле даже не отгонял. Просто из последних сил не давал им реализовываться. В эту ночь удалось.

День третий

Утром все же позвонил Ксандаридору, одному из друзей своего детства. Тому самому, что рассказывал ему когда-то о людях. Куда больше, чем принято рассказывать об этих существах в его среде. Ксандар и не был из их среды. Столичный мальчик, чьи родители вращались в самых высоких сферах, он был занесен в их забытый светочем городишко капризным ветром каких-то придворных интриг и провел там пару десятков лет. Отец Ксандара служил во внешней разведке еще в те дни, когда мир не разделяла Граница, и потому о странах и народах, нравах и обычаях настоящих людей даже его сын знал куда больше, чем пишут в любом учебнике. Именно Ксандар, поселившийся тогда волею судьбы в их доме, навсегда отвратил Арика от дикой охоты, бешено популярной среди подростков их городка, и поведал о том, что для того, чтобы познать людей, существует совсем другой способ. Он вернулся в столицу, мелькнув яркой звездой на небосклоне провинциальной жизни и оставив Ару мечту, к воплощению которой тот шел много лет. И вот пришел. И теперь у него есть даже своя собственная «настоящая» девочка. Но по-прежнему не хватает знаний.

Ксандар его помнил, хотя прошло уже, наверно, лет двести с тех пор, как они общались. И если и удивился, что безродный мальчишка сумел стать куратором в Стране Людей, то удивился приятно. Сам он пошел по стопам отца, избрав делом жизни службу во внешней разведке и, собственно, только чудом оказался сейчас дома.

— Удивительно, что ты меня застал. Я и прилетел-то всего на пару дней и этой ночью опять улетаю.

— Юг, восток, запад?

— Запад.

— Тогда… возможно, ты смог бы вылететь на час раньше и пролететь через Чернометск? Мне безумно нужен совет, и кроме тебя просто не к кому обратиться.

— Да? Жаль. Я-то решил, что ты вспомнил обо мне ради меня…

— Порой бывает так сложно найти повод и кажется так глупо звонить без повода. Пока соберешься — столетия как не бывало. И мне вот совсем не жаль, что повод все же нашелся. Так ты залетишь?

— Диктуй адрес.

Анюту обнадеживать не стал. Напротив, загрузил работой с утра пораньше. И они стелили линолеум, клеили обои, прибивали и красили плинтуса. Вместе. Рядом. Порой — слишком вместе и слишком рядом. И он пользовался ситуацией по максимуму и даже не скрывал этого.

— А стремянка у тебя есть? — поинтересовалась девочка еще в самом начале совместной работы.

— Нет, Анют, без стремянки.

— Но…

— Мы везде достанем, я обещаю.

Достали, конечно. Потому что, велев ей держать подготовленный кусок обоев, он обхватил ее за талию и взвился под самый потолок.

— А!..

— Наклеивай, Анют. Желательно ровно.

— Но… — она не испугалась, растерялась скорее, и все оглядывалась, не в силах поверить.

— Клей высохнет, не отвлекайся.

Она все же приложила обои к стене, разгладила чуть дрожащими руками. Он потихоньку опустился, давая ей возможность прижать и разгладить все полотно до самого пола.

— И что это было? — она пораженно смотрела на него снизу вверх, сидя на коленках и не в силах осознать происшедшее. — Ты как?.. Ты что, умеешь летать?

— Умею, Анют, — он тоже присел перед ней на корточки, взял в руки ее ладошки. — Но ведь это же не страшно, удобно просто. Можно экономить на стремянках.

— Это — технологии какие-то, да? Реактивный ранец или что там… Ты меня разыгрываешь просто?