Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

На ней можно было встретить не только актеров, режиссеров и писателей, но также конструкторов и владельцев электростанций. Здесь рождались звезды, критиковались министры, нанимались боксеры, заключались торговые сделки и делалась политика. За два дня до покушения министр иностранных дел Вальтер Ратенау беспечно беседовал здесь с Ф. В. Мурнау, чей немой фильм «Носферату» только что произвел сенсацию.

На одной из таких вечеринок, к радости представителей мужского пола, появилась и Халима, очаровавшая всех своим арабским акцентом. Затем произошло событие, которое могло показаться случайным. Макс Никиш, репортер «Берлинер Иллюстрирте», так неудачно столкнулся с Халимой, что опрокинул красное вино из своего бокала (Никиш пил только красное вино) на платье Халимы, испачкав его.

Никиш, известный тем, что ничто не могло взволновать его, после того как он проехал по натянутому в башне церкви императора Вильгельма тросу на цирковом мотоцикле, лепетал невнятные извинения, повторяя, как неудобно ему за свое поведение. Он предложил Халиме отвезти ее домой, чтобы хоть как-то искупить вину, и Халима согласилась, вынужденная покинуть общество.

Никиш, невысокий, щуплый человек, зачесывавший назад темные, блестящие волосы, был похож на Рудольфе Валентино. Он не выходил из дома без красной бабочки, вся же его прекрасная обувь была куплена у Вальдмюллера на Курфюрстендаме. Серый мерседес-бенц, на котором он передвигался, был явно не по карману репортеру, о чем, однако, знал лишь он сам.

Причину, по которой на сороковой год своей жизни он все еще не женился, также знал один только Никиш. В любом случае, он считался одним из самых завидных женихов в Берлине, и женщина, за которой он начинал ухаживать, что происходило нечасто, имела полное право гордиться этим. Никиш вел себя по-старомодному вежливо, даже излишне корректно, прикладывая все силы, чтобы не потерять достоинство и не испортить репутацию. Еще ни одному сплетнику не удалось приписать ему связь с той или иной особой, а их было немало в клубах и салонах на Лейпцигер и Доротеенштрассе.

Вследствие этого станет понятно то уважение, с которым было воспринято поведение Никита в течение следующих дней. Как и следовало ожидать, он отвез Халиму домой и терпеливо дождался, пока она переоденется, затем же, как и обещал, привез ее обратно к барону фон Ностиц-Вальнитцу. В тот вечер он ни на секунду не терял ее из вида, успел сделать множество комплиментов и, прощаясь, попросил разрешения увидеть ее на следующий день.

Будучи египтянкой, Халима не привыкла ни к комплиментам, ни к приглашениям на свидания; учтивость Никита льстила ей, и она согласилась. Во время завтрака посыльный принес ей букет желтых роз с запиской. Халима не помнила, чтобы ей когда-нибудь дарили цветы, записка же содержала приглашение на прогулку по магазинам с предложением заменить испорченное платье.

Произошло это в салоне на Александер-плац, куда были вхожи представители высшего общества. Новое платье было желтым, чуть ниже колена и узко в соответствии с модой, а на левом бедре собрано в крупные складки. Предположение, что платье может оказаться слишком вызывающим для восточной женщины, Никиш опроверг, сказав, что красивая женщина должна носить красивые платья, а ее недостойны и самые красивые из имевшихся.

Комплименты подобного рода, на которые Никиш не скупился, волновали, как шампанское, и вселяли незнакомое счастливое чувство. Всю свою жизнь Халима служила и терпела и никогда не жаловалась, потому что эта роль соответствовала ее происхождению и воспитанию. Теперь же она чувствовала себя дамой, о которой заботились и которой восхищались, она будто заново родилась.

Даже Омар, по которому она все же скучала, не относился к ней с таким уважением, как немец. Он не мог иначе, ведь он был воспитан на Востоке. От барона фон Ностица Халима узнала, что Омар задержится в Лондоне дольше вследствие некоторых событий, требовавших его присутствия, и что он передает ей наилучшие пожелания. И так вышло, что чувства Халимы неожиданно изменились в пользу Макса (она называла его Матцем, не в силах выговорить звук «кс»).

Вместе они поехали в «Скалу», известный театр-варьете, где капитан по имени Вестерхольд демонстрировал новую сенсацию — радиоуправляемый корабль. Они фланировали по сомнительным кафе и кабаре на Фридрихштрассе, смотрели известнейшие немые фильмы того времени — «Доктора Мабуза» Фрица Ланга на востоке города, «Носферату» Мурнау на Курфюрстендаме, в западной части, где оркестровая музыка сопровождала демонстрацию на экране. Можно было встретить их за ужином в «Адлоне» или в полночь у палатки Мейера на углу Фридрихштрассе и Таубенштрассе, где подавали лучшие котлеты в городе.

Перед этой палаткой между Уранией и Драматическим театром после долгих дней беззаботных свиданий Макс, наконец, признался Халиме в любви. Скорее это было даже не просто признание, потому что Никиш клялся Халиме в том, что не может больше жить без нее, умоляя поверить ему.

Будто окаменев, стояла Халима в свете уличного фонаря, она дрожала, но не из-за ночной прохлады, а от сознания важности происходившего. Макс обнял Халиму, он почувствовал ее дрожь и тепло ее тела.

— Не говори ничего! — настойчиво произнес он. — В жизни бывают моменты, когда мы не в состоянии найти нужные слова.

Халима пыталась сдержать слезы — почему, она и сама не знала. Ее так трогали манера этого мужчины, его сила и уверенность, внезапно превращавшиеся порой в привлекательные слабости. Она хотела, она должна была сказать ему о тысяче вещей, она должна была объяснить ему все, пока не стало слишком поздно. И она начала рассказывать ему свою историю, дрожа в его объятиях в свете фонаря на пересечении Фридрихштрассе и Таубенштрассе.

Она рассказала о бедном детстве, о том, как босой работала с отцом на плантациях сахарного тростника, о первой встрече с Омаром и той цене, которую ей пришлось заплатить за его свободу. Халима не умолчала ни о чем, ни об одиночестве и несправедливости, которые ей пришлось вытерпеть во время брака, ни о страданиях, которых ей стоила каждая близость с аль-Хуссейном. Она поведала о неожиданной встрече с Омаром и их общем решении бежать из Египта. Умолчала Халима лишь об истинной причине их знакомства с бароном.

— Теперь ты знаешь, — закончила Халима свое повествование, — что связался с прелюбодейкой, сбежавшей от мужа, что является страшным грехом согласно законам ислама. Я одна из тех женщин, от которых Аллах повелевает держаться подальше, покидать их жилища и наказывать по собственному разумению. Потому что мужчина может покинуть женщину, она же его — нет.

Халима ждала, что ее слова вызовут его отвращение, что Макс извинится и покинет ее. По крайней мере такое поведение ее нисколько не удивило бы, да, она даже втайне надеялась на него, потому что тогда бы ей удалось избежать всего, что готовило ей в будущем новую боль.

Но ничего подобного не произошло. Макс обнял Халиму еще крепче и покрыл ее лицо поцелуями. Разумно, как отец, он ответил:

— Халима, ты приехала из далекой страны, где царят иные законы и верования. Но теперь ты в Европе, и здесь, в Германии, многое иначе. Ты женщина и имеешь равные права с мужчиной. Если муж обращается с тобой жестоко, ты имеешь такое же право покинуть его, как и он тебя. И это не важно для человека, который тебя любит.

— Но ведь есть еще Омар! — в отчаянии вскрикнула Халима, пытаясь освободиться из его объятий. Она била Никита кулачками в грудь. — Он любит меня, а я люблю его!

Ее слова не испугали Макса. Он сжал ее руки и спокойно ответил:

— У любви свои законы, и они не подчиняются логике. Сегодня ты говоришь, что любишь Омара, но завтра это может измениться. Я сделаю так, как ты захочешь. Если ты прикажешь мне уйти, я уйду, но любить тебя не перестану.

И сквозь слезы Халима крикнула:

— Тогда уходи, прошу тебя, уходи! Нам больше нельзя видеться!

Будто ожидая именно такой реакции, Макс, не проронив ни слова протеста, взял Халиму за руку и махнул проезжавшему такси. Он открыл ей дверь и быстро поцеловал руку, пока она садилась. Его прощального взмаха Халима уже не заметила, потому что плакала, как ребенок.