Операция «Людоед»

– Слушайте, что вы мне голову морочите с вашей газировкой? С вашим маслом? Я хочу получить рыбы. Всего-навсего. Я заплатил за две с половиной недели, но требую с вас деньги назад. Мне нужен только мой окунь.

Рябов, выражая искренность и чистоту своих помыслов, прижал ладони к желтому в горох галстуку.

– Господи, дайте мне слово сказать, – взмолился он. – Две с половиной тонны вашей рыбы из морозильной камеры третьего склада перенесли в пятую камеру. Потому что прибыл большой груз свинины в тушах и полутушах, перетаскали мясо в третью камеру, но место не хватило. Вот рыбу и перенесли. Мясо и рыба не должны храниться в одном помещении.

– Перенесли, – Стерн вытер лоб платком. – Ну, что дальше?

– А Нина Ричардовна, наш директор, взяла отгул и уехала из города в Казань, у нее сестра болеет. Ключи от пятой камеры остались у директора. Дома или в сейфе они лежат – не знаю. Но только ключей у меня нет. А в морозильниках металлические двери, их хоть сутки ломай, не сломаешь. Сегодня вы можете забрать четыре тонны рыбы, а остальное… Ну, когда директор вернется. Через три-четыре дня.

– Черт бы вас побрал, – Стерн едва сдержался, чтобы не плюнуть в морду Рябова. – Она ключи забрала… На кой черт ей ключи? И зачем таскать рыбу с место на место? Лучше бы туши мясные таскали.

Чувствуя свою вину, робея перед напористым клиентом, Рябов развел руками.

– Договор у нас на две с половиной недели. Кто мог подумать, что вы захотите забрать груз сегодня.

– Ладно, возьму четыре тонны сейчас. Остальное позже. Но что б через четыре дня ключи нашлись.

Рябов встал из-за стола и вытянулся в струнку, как солдат перед генералом.

– Будет сделано, – отрапортовал он.

Стерн подумал, что все не так уж плохо. Сейчас коробки погрузят в «МАЗ», довезут груз до Перми. Ночью ехать лучше, дорога свободна, менты спят. А там, в Перми, дел навалится много, едва успеешь за четыре-то дня переделать. Нужно перебрать брикет за брикетом, освободить взрывчатку от морского окуня. Вырыть глубокие траншеи, чтобы сжечь в них духовитую рыбу, иначе запах пойдет на километры, по всей округе разнесется. Далее… Предстоит приобрести грузовик-цистерну, емкостью как минимум в пять тонн или больше. На нефтеперегонном заводе загрузить емкость соляркой. В день, когда будет проведена акция, цистерна с горючим должна загореться и взлететь на воздух в людном месте. На одной из оживленных улиц в нескольких километрах от плотины ГЭС. Большой взрыв и пожар отвлекут внимание всей городской милиции и службы спасения. Итак, на четвертый день Стерн вернется и заберет остаток груза. Если погода будет хорошей, ясной, с северным или северо-восточным ветром, акцию можно будет провести уже на следующий день.

– Хорошо, – приняв решение, Стерн хлопнул себя ладонью по коленке и заговорил спокойным голосом. – У меня «МАЗ» стоит за воротами. Хоть грузчики у вас есть? Ну, чтобы помочь…

– Сей момент. Все сделаем.

– Вы меня чуть до инфаркта не довели.

Рябов облегченно вздохнул, про себя он подумал, что не обделен редким дипломатическим талантом, и этот талант, кажется, не закопан в землю, не пропал понапрасну. Сегодня Рябов легко ушел от скандала, обо всем договорился полюбовно, без криков, трехэтажного мата и унижений.

* * *

Пригород Перми. 15 августа.

Грузовик продрался через беспросветно темноту, ночной дождь, раскисшие грунтовые дороги, намотав на колеса сотни километров. «МАЗ» остановился пред воротами, сваренными из кусков листового железа и запертыми на навесной замок. На воротах проржавевшая желтая табличка, на которой не без труда можно разобрать надпись, выполненную по трафарету: «Сельская передвижная механизированная колонна строительного треста…» Название и номер треста уже не читались. Стерн велел Ватутину оставаться на месте, сам вылез из кабины, через незапертую калитку в воротах прошел на территорию сельской ПМК. В рваных просветах между облаками показалась молодая белая луна. В ее свете можно разглядеть утопающий в грязи строительный двор. В те недавние времена, когда механизированная колона еще реально существовала, здесь помещался гараж на десяток машин, лесопилка, склад строительной продукции и множество других хозяйственных построек. Два года назад, механизированная колонна, лишившись всех выгодных подрядов, благополучно вылетела в трубу. Имущество ПМК, несколько грузовиков и лесопилку, распродали по дешевке, а гараж и склад разломали экскаватором и разобрали на кирпичи. Теперь от былого великолепия здесь остался лишь этот грязный двор, обнесенный бетонным забором, два строительных вагончика, снятые с колес, и сколоченная из негодных досок и горбыля будка сортира. В окнах одной из бытовок горел свет. Стерн подошел ближе, постарался заглянуть внутрь, но ничего не получилось, окна бытовки занавешены пестрой занавеской. За стеклом бормотал радиоприемник. Тогда Стерн поднялся на две ступеньки, постучал в дверь. Внутри вагончика что-то задвигалось, послышались тяжелые шаги, повернулся ключ в замке. Дверь распахнулась. С другой стороны порога стоял невысокий старик с аккуратной бородкой, пышные седые усы сделались рыжими от табака. На носу косо сидят очки, на плечи накинута брезентовая штормовка. Старик молча разглядывал ночного гостя.

– Моя фамилия Заславский, – сказал Стерн. – Фирма «Гарант» арендовала эту территорию сроком на один год. У меня есть генеральная доверенность. Печать, подпись и все такое. По доверенности я имею право заниматься тут хозяйственной деятельностью.

– Валяй, занимайся, – дал разрешение старик. – Как тебя величать?

– Юрий Анатольевич.

– А я Григоренко Семен Викторович, тут сторож, – отозвался старик. – Охраняю. Только не знаю что. Проходите сюда.

Стерн вытер ноги о резиновый коврик, прошел в бытовку, которая представляла собой прихожую, заваленную каким-то хламом, и довольно просторную чистую комнату. Кровать застелена свежим бельем, на стенах репродукции картин русских художников, вырезанные из старых номеров «Огонька». Круглый стол у окна, радиоприемник, электрический чайник. В дальнем углу холодильник, пожелтевший от времени с помятыми боками.

– Меня предупредил бывший начальник ПМК, что кто-то приедет из какой-то фирмы, – сказал дед, присаживаясь к столу. – Так что, можешь сразу располагаться на ночлег. В соседнем вагончике. А завтра поговорим.

Стерн, не привыкший откладывать дела в долгий ящик сел за стол, расспросил старика о житье-быте. Григоренко, последний раз общавшийся с живым человеком два дня назад, был раз разговору. Старик рассказал, что живет не в городе, а в деревне, в десяти километрах отсюда. Зарплату ему платит то ли разорившаяся ПМК, то ли бывший начальник колонны из своего кармана. Боится, как бы темной ночью не увезли железобетонные плиты забора, которые сейчас в большой цене. Директор не оставил надежды найти покупателя на эту территорию. А без забора какой дурак ее купит? Деньги тут не велики, копейки, можно сказать, и выдает их начальник не часто, от случая к случаю, но это лучше, чем ничего. На вопрос Стерна, давно ли Григоренко не был в отпуске, старик рассмеялся.

– Да у меня жизнь и так сплошной отпуск.

– Вот что, – сказал Стерн. – Завтра же я выдам тебе деньги. Ну, что-то вроде отпускных или стипендии. И отправлю тебя на пару недель отдохнуть. Как ты на это дело смотришь? Отпуск с полным содержанием?

– Были бы гроши, а отпуск… Да хрен бы с ним.

Стерн взял у Григороенко ключи и пошел отпирать ворота.

* * *

Варшава, район Урсунов. 15 августа.

Четверо суток Колчин и Буряк, сменяя друг друга, вели наружное наблюдение за благотворительным фондом «Приют милосердия». Здание гуманитарной миссии, пожалуй, единственное место в Варшаве, где Людович, впопыхах бежавший из своей квартиры, мог чувствовать себя относительно спокойно. За это время человек, отдаленно напоминающий Евгения Дмитриевича, из «Приюта» на улицу выходил. Ночами свет в окнах фонда не зажигали. Людович же привык засиживаться за бумагами далеко заполночь. Но что с того? Возможно, его комната находится в одном из подвальных помещений. А на улицу Людович не выглядывает из соображений безопасности. Жизнь гуманитарного фонда протекала буднично и тускло. В десять утра женщина средних лет открывала двери, заходила в помещение и отключала сигнализацию. Затем снова появлялась на крыльце и протирала тряпкой входную дверь, медную табличку в золоченой рамке и вытравленный кислотой рисунок: человеческое сердце на фоне раскрытой книги. В десять часов заступали на вахту два охранника, одетые в гражданские костюмы, они торчали в «Приюте» до конца рабочего дня. Где-то к полудню приезжал управляющий Ежи Цыбульский. Он ставил свою подержанную «Тойоту» двумя колесами на тротуар, неторопливо поднимался на крыльцо, открывал двустворчатую дубовую дверь, исчезал, чтобы не появиться на улице до семи вечера. В течение дня «Приют» посещали десятка полтора – два плохо одетых мужчин и женщин кавказского типа. Видимо, эти люди рассчитывали выпросить в фонде немного денег. Просителей в «Приюте» долго не задерживали. Мрачные и задумчивые, кавказцы выходили на воздух, спускались с высокого крыльца и терялись среди пешеходов. Судя по лицам посетителей, получить в «Приюте» самую скромную, даже мизерную материальную помощь, – дело не то чтобы трудное, но заведомо безнадежное. Только время зря потеряешь, да еще унижений хлебнешь. К исходу первого дня стало ясно, что наружное наблюдение за «Приютом» можно вести долго, неделю, другую, даже месяц, и не добиться ровно никакого результата. Выяснить, находится ли Людович внутри «Приюта» или он прячется в другом месте, не удастся, если не форсировать события. Вечером через посольского связника Буряк получил приказ войти в контакт с Цыбульским, прощупать его и, если это возможно, начать вербовочные мероприятия.

* * *

Ровно в полдень, как только Цыбульский появился на рабочем месте, в здание вошел Буряк. Высокий, плотной комплекции мужчина лет пятидесяти с седыми вьющимися волосами производил на окружающих впечатление человека, оседлавшего удачу, кое-чего добившегося в жизни. На плече Буряка висела сумка с фотокамерами и съемными объективами. Буряк заявил охраннику, дежурящему внизу, что у него к пану Цыбульскому есть разговор личного свойства и легко добился разрешения пройти в кабинет управляющего. Представившись своим немецким именем, Гюнтер Шредер, Буряк присел за стол для посетителей и подробно объяснил цель своего визита. Шредер – владелец частной студии, независимый фотограф, который выполняет заказы иллюстрированных глянцевых журналов. Буряк положил на стол визитную карточку. В настоящее время он сотрудничает со «Штерном», который заказал фотографу серию снимков о благотворительных фондах, действующих в станах восточной Европы, которые оказывают помощь независимым странам Кавказа и Чечне. К сожалению, список адресов подобных гуманитарных миссий год от года делается все короче. Цыбульский сидел за старинным письменным столом с резными ножками и столешницей, слушал ту ахинею, которую нес Буряк. Глаза управляющего были тусклы и безжизненны, он откровенно скучал, с трудом сдерживая зевоту. Цыбульский хотел дослушать собеседника и ответить вежливым, но твердым отказом: фотосъемка внутри здания запрещена уставом фонда. Шредер продолжал говорить. Он хотел бы не просто сделать серию фотографий в помещении «Приюта», но и внести в кассу, точнее передать в руки Цыбульского, некую денежную сумму, которой управляющий вправе распорядиться по своему усмотрению. Хотя лично он, Шредер, уверен, что деньги будут потрачены на благородные дела, на помощь сирым и нищим детям Кавказа. «О какой сумме идет речь?» – зашевелился в кресле управляющий. При упоминании о деньгах его лицо приобрело осмысленное человеческое выражение, на скулах заиграла краска, а в глазах блеснул алчный огонек. «Ну, скажем, тысяча долларов – это не слишком скромный взнос, наличными?» – задал свой вопрос Шредер. Цыбульский, рассчитывавший на пару сотен, приятно удивился этой щедрости, но вида не показал. Встал из-за стола, попросил на раздумье один день. Шредер ушел, а управляющий, не откладывая дело в долгий ящик, схватил телефонную трубку и принялся наводить справки о посетителе. Удалось выяснить, что частное фото агентство, как указано на визитке, действительно существует, находится в Гамбурге, а его хозяин Гюнтер Шредер время от времени работает на различные европейские журналы, в основном легкомысленные издания для мужчин. Но несколько раз выполнял задания более или менее солидных журналов, например, «Штерна». Эта информация Цыбульского удовлетворила. Значит, Шредер тот самый человек, за которого себя выдает. Когда на следующий Буряк позвонил управляющему, тот пригласил фотокорреспондента зайти в любое удобное время.

* * *

Буряк появился в здании «Приюта» в два тридцать дня, в то время, когда Цыбульский как раз закончил обед и раздумывал, выпить ли ему пару пива прямо сейчас или отложить это дело до вечера. Когда охранник позвонил хозяину снизу и сказал, что явился тот самый вчерашний посетитель. Пан Цыбульский спустился вниз по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, чтобы лично встретить гостя и засвидетельствовать ему свое уважение. Беседу, как и вчера, начали в просторном, но темном кабинете управляющего на втором этаже. Ежи Цыбульский, строгий и торжественный в своем черном костюме и темно серой рубашке, напоминал скорбного священнослужителя, только что вернувшегося с похорон. Он говорил тихо, старался не смотреть в глаза собеседника. Бледное лицо, запавшие щеки, очки в металлической оправе создавали образ аскетичного, умеренного в желаниях человека, посвятившего свои скромные таланты служению Господу Богу и общечеловеческим ценностям. На самом деле, Цыбульский давно не заглядывал в Библию, никогда не забивал голову церковными догмами, а к общечеловеческим ценностям был, мягко говоря, равнодушен. – Мы рады любому пожертвованию, – говорил Цыбульский, расхаживая вдоль длинного стола, за которым сидел Буряк. – Тысяча долларов для нас – немалые деньги. Хотя ведущий немецкий журнал, который читает вся Европа, мог быть немного щедрее. Это так, между нами говоря.

– «Штерн» – это коммерческое предприятие, которое не часто занимается благотворительностью, – ответил Буряк. – Кавказским беженцам должны помогать…

Цыбульский поспешил закончить фразу за Буряка.

– Все благородные люди. И, конечно же, солидные европейские издания. Как вы заметили, я не выходец с Кавказа, а поляк, имеющий русские корни. Моя бабка эмигрировала из России в Европу еще году… Дай бог памяти… Впрочем, не важно. Главное, что нужды и чаяния горских народов не оставляют меня равнодушным. Я получаю здесь скромную зарплату, но моя жизнь наполнена смыслом. Я словно искупаю вину великодержавной России, которая обрушилась огнем и мечом на свободолюбивых горцев. Понимаете?