Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

Никаких намеков на то, что полиция заинтересовалась их исчезновением, он не нашел, зато в «Дейли телеграф» от 20 декабря в отделе объявлений обнаружил следующее:

«Мисс Пенелопа Смит, 9 Эбби-роуд, Сент-Джонс-Вуд, просит всех, кто знает что-либо о шхуне «Флундер» (шкипер Хант) и судьбе пассажиров, известить ее. Вознаграждение 10 фунтов».

В «Морнинг Шиппинг лист», «Шиппинг энд Меркантайл газетт» и в «Фишинг газетт» он нашел сообщения о бесследном исчезновении во время шторма 27 ноября 1888 года в Немецком море нескольких рыболовных судов, в том числе шхуны «Флундер» вместе с капитаном и всей командой.

А это означало, что для Пенелопы и доктора Смита он тоже погиб и давно съеден крабами. Чтобы собраться с духом, к своему бывшему дому на Эбби-роуд он отправился пешком. Фаберовский находился в районе Риджентс-парка, уже стемнело и фонарщики зажигали фонари, когда поляка застигла гроза и хлынул настоящий ливень.

Ветер хлестал струями дождя ему в лицо. Очки поляк снял. Добравшись до Эбби-роуд, Фаберовский остановился у своей калитки, перед которой образовалась большая рыжая от навоза лужа, на поверхности которой вспухали и лопались дождевые пузыри. В окнах дома ярко горел свет, освещая мокрую листву росших в саду каштанов. Даже сквозь плотно закрытые окна на улицу доносились звуки вальса. Черные человеческие тени танцевали на занавесках.

Сзади раздалось приглушенное цоканье копыт и за пеленой дождя в темноте возникли два желтых глаза карбидных фонарей. Поляк отступил в сторону и напротив калитки остановился фаэтон с поднятым верхом, из которого выбралась наружу мужская фигура в резиновом макинтоше и цилиндре, раскрыла зонт и помогла спуститься в лужу второй, на этот раз уже женской, фигуре. Обе фигуры проследовали в дом и по походке Фаберовский узнал в мужчине самого неприятного и настырного жениха Пенелопы, ученика доктора Смита, доктора Энтони Гримбла.

Экипаж развернулся и уехал, а вместо него из дождя вынырнул двухколесный хэнсомский кэб и тоже остановился у калитки. Распахнув дверцы и откинув полость, на мостовую соскочил мужчина в совершенно мокром спереди лейтенантском мундире.

— Эй, ты, — с фамильярностью, показывавшей, что этот офицер, скорее всего, состоит в колониальной службе, окликнул Фаберовского лейтенант. — Что ты здесь околачиваешься?

Фаберовский видел один раз этого лейтенанта в доме у доктора Смита. Звали его Каннингем и тогда он показался поляку вполне приличным человеком.

Поляк шагнул вперед и оказался в свете фонарей. Он хотел сказать: “Я Стивен Фейберовский, хозяин этого дома”, как вдруг вспомнил, что он, возможно, совсем и не хозяин этого дома.

— Я художник, — сказал он, — приехал сегодня утром из Парижа к своему приятелю Джону Макхуэртеру, — поляк показал зонтиком на соседний дом. — Но его почему-то нет.

В доме Макхуэртера тоже горел свет, из раскрытых окон доносились музыка, звон посуды и женские визги, но кэб закрывал от Каннингема этот дом и поэтому лейтенант поверил поляку.

— Так вы, значит, умеете рисовать?! — спросил он. — Вы не баталист? Знавал я одного художника-баталиста. Он неплохо рисовал всякие картинки, пока ему на учениях не оторвало голову.

— Увы, я всего лишь импрессионист, — скромно сказал Фаберовский.

— Это которые изводят краски на всякую мазню? А портрет вы можете нарисовать? Только чтоб было похоже.

Поляк вспомнил якутские художества Артемия Ивановича и, взвесив все, решительно сказал:

— Выйдет лучше оригинала.

— Тогда пойдемте со мной. Вы нарисуете мне сейчас портрет моей невесты.

Лейтенант явно был сильно пьян.

— Но у меня с собой нет ни красок, ни холста.

— Это не страшно, — лейтенант хлопнул поляка по спине. — Гримбл подарил Пенелопе роскошный альбом и акварельные краски, но кроме него самого и нескольких девиц туда никто ничего не записывал и не рисовал, так что там полно места.

Каннингем распахнул калитку и пригласил Фаберовского войти. Поляк перешагнул канаву поперек дорожки, в которой булькала вода, водопадами низвергавшаяся из водосточных желобов, и вступил на знакомое крыльцо. Лейтенант постучал в дверь, она растворилась и на пороге появился рыжий Батчелор, взглянув на пришедших сверху вниз.

— Вот, Батчелор, — сказал Каннингем. — Я привел художника. Он нарисует портрет твоей хозяйки.

Присутствие Батчелора в доме удивило Фаберовского. Ничего не связывало рыжего сыщика ни с Пенелопой, ни с доктором Смитом, и как он оказался здесь, было непонятно.

Батчелор посторонился и Фаберовский прошел в дом. В коридоре, как и в прежние времена, было совершенно темно, но, с грохотом споткнувшись, поляк нащупал обрубок пальмы в кадке, в котором с горечью узнал любимую пальму Артемия Ивановича.

«Где-то сейчас пан Артемий? — подумал поляк и у него защемило в груди от вдруг осознанного им одиночества. — Тоже валяется бесхозный и неприкаянный, как эта пальма?»

На шум из гостиной вышла Пенелопа.

— Что там у вас, Батчелор?

— Пришел лейтенант Каннингем, — сообщил слуга.

Фаберовский стоял перед Пенелопой вымокший, с сюртука и со шляпы стекала на пол вода, в ботинках отвратительно хлюпало.

— Проходите, лейтенант, — сказала Пенелопа, ничем не выдавая, что узнала его. — Мы вас с нетерпением ждем.

Она ушла, а поляк ощутил, что сердце колотится в груди, словно шатун паровой машины. Как он сейчас жалел, что на нем не было очков и он не мог рассмотреть, надето ли все еще на руке Пенелопы кольцо, купленное им когда-то за пять фунтов и подаренное ей в знак их помолвки!

— Что с вами, сэр? — спросил Каннингем.

— Вероятно, я простудился, — сипло ответил Фаберовский. — Я промок под дождем насквозь.

— Пойдите в гардероб, снимите там сюртук. А я пока попрошу Батчелора найти вам что-нибудь переодеться.

Оставшись один, Фаберовский вошел в кладовую, служившую теперь гардеробом, и поразился, какое количество плащей и пальто было навалено кучей на принесенную сюда из столовой кушетку. Уже в коридоре ощущалось, что многое в доме изменилось. Было сильно накурено, чего никогда не случалось, даже когда Артемий Иванович ночами сидел под пальмой. Лестницу, ведущую наверх, украшал ковер. Однако из кухни в кладовую тянулся поразительно знакомый запах: жарили гуся — точно такой же запах всегда наполнял этот дом, когда затевала готовить гуся Розмари, дочь погибшего компаньона Фаберовского, которую он пригрел после смерти ее отца.