Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

— Точно такая же, Стивен, была у твоего друга мистера Гурина, — вставила Пенелопа.

— Голова в связи с ее практически полным отсутствием не была связана у Гурина вообще ни с чем, — сказал Фейберовский с легким оттенком раздражения. — А желудок связывается со ртом через пищевод — и все. Никакой другой связи и надобности в голове. Ты не могла бы, Пенни, уделить своему жениху несколько минут наедине, без присутствия всех этих надоедливых особ вроде Гримбла и мисс Какссон?

— Хам! — бросила ему Какссон. — Скорее бы уж мисс Пенелопа вышла за вас замуж. Я буду счастлива больше никогда вас не видеть.

Гримбл чуть не захлебнулся от гнева и набросился на Какссон, брызгая слюной:

— Что ты говоришь, Барбара! Я не могу допустить, чтобы несчастная Пенелопа была принесена в жертву этому польскому чудовищу, этому длинному очкастому солитеру!

— Она сама выбрала себе такую участь, — стала оправдываться Барбара. — И тебе нельзя жертвовать собою, Энтони, чтобы отвратить ее от этого брака. Не может же будущее британской медицины пострадать из-за капризов какой-то ветреной дамочки!

— В вашей музыкальной машине, к сожалению, на валике только одна мелодия, а он сделал уже полный оборот, — устало сказал Фаберовский. — Во всяком случае, вы уже говорили нечто подобное, когда я сюда пришел.

Он взял Пенелопу под локоть и повел свою невесту к ней в спальню.

— Ты видел, Стивен, как позеленела от злости Какссон, когда ты сказал о музыкальной машине? — спросила она, притворяя дверь. — Дело в том, что для празднования юбилея королевы Виктории в восемьдесят седьмом году один патриотический изобретатель запатентовал турнюр с устроенной в нем музыкальной шкатулкой, которая должна была играть «Боже, храни Королеву» всякий раз, когда владелица турнюра садилась. Единственным человеком во всем Лондоне, купившем такой турнюр, оказалась Барбара Какссон. Тогда отец и познакомился с ней. Его знакомый, полковник Каннингем, снял места на скамейках рядом с отцом для своего сына и мисс Какссон, которой он оказывал покровительство как дочери его полкового товарища, майора Чарльза Какссона, и даже пристроил гувернанткой к детям полковника Маннингема-Буллера, командира стрелковой бригады в Вулидже. Как только Барбара садилась, шкатулка у нее в турнюре начинала играть британский гимн, так что ей, как и всем остальным, приходилось вставать. Потом гимн прекращался, она садилась и все начиналось сначала. По окончании шествия отцу пришлось отвезти ее в больницу с диагнозом «нервное и физическое истощение».

— Эта шкатулка была пневматической или работала от гальванической батареи, как аппарат твоей мачехи?

— Не знаю, Стивен, думаю, она работала от пружины.

— Тогда понятно, почему эта Какссон все время такая взвинченная. Турнюр со шкатулкой она сняла, а пружина в заду так и осталась.

Молодая женщина внимательно посмотрела своему жениху в лицо.

— Сегодня ты что-то слишком злой, Стивен. Что-нибудь случилось? И почему ты все-таки не пожелал раздеваться?

— Утром я получил телеграмму…

— Ты уезжаешь? Не надо мне показывать телеграмму, ты мне только скажи: «Да» или «Нет». Я так и думала. Хорошо, что ты хотя бы зашел и предупредил меня за три недели до нашего венчания, а не за день, как в прошлый раз. Сколько лет тебя ждать на этот раз? Пять, десять?

— Я не знаю, — передернул плечами Фаберовский. — Я же не виноват, что кроме тебя, с мистером Гуриным купаются и другие дамы, но не всегда так удачно, как это получилось у тебя с ним в Серпентайне.

— Ну конечно, Гурин… Опять этот Гурин! Я бы своими руками задушила его, попадись он мне в руки. Только все начало налаживаться, даже мой отец стал лучше относиться к тебе, как ты опять собираешься все разрушить из-за этого русского недоумка!

Красивое лицо Пенелопы покрылось красными пятнами и поляк понял, что она действительно сейчас готова задушить Артемия Ивановича. Медленно, тщательно подбирая слова, он стал объяснять ей причину своего отъезда:

— Видишь ли, Пенни, один очень приближенный к русскому императору человек, вытащивший нас с Гуриным из Сибири, сегодня утром телеграммой потребовал разыскать Гурина, которого я не видел, да и видеть не хочу, с тех пор как мы расстались с ним в Петербурге. В случае моего отказа я вновь попаду обратно, и никто, ни английская полиция, ни правительство, ни сам дьявол не помогут мне этого избежать. Сейчас Гурин в Париже и я просто вынужден туда ехать, если хочу через три недели стоять с тобой под венцом, а не идти в кандалах где-нибудь по Сибири.

Пенелопа скривила губы в язвительной улыбке.

— Эсси! — Она распахнула дверь своей спальни и позвала мачеху. — Мой любезный женишок собирается ехать в Париж искать там твоего Гурина. Может, и ты хочешь поехать с ним на поиски этого козла?

— Ты не смеешь так говорить о Гурине, Пенни! — крикнула та, мгновенно появляясь на лестнице из гостиной.

— Это я-то не смею о нем говорить! Еще как смею! Вы с ним нашли друг друга! Он недоумок, а ты — опившаяся хлоридина дура, свихнувшаяся на медведях!

— Всех моих медведей сжег твой жених, а тех, что он не сжег, я бросила в камин сама!

Но не успела Эстер пересечь верхнюю площадку лестницы, как среди гипсовых статуй мелькнул шелковый шлафрок доктора Смита.

— Вы, Фейберовский, оправдываете мои самые худшие ожидания, — заявил доктор, достигнув дверей спальни своей дочери одновременно с женой. — Если вы посмеете привезти сюда вашего Гурина, я размозжу вам обоим головы! Я вас кастрирую прилюдно, на глазах у моей жены и русского посла.

— Но при чем тут русский посол мистер Стааль? — спросил поляк, глядя на доктора поверх очков. — Лучше уж на глазах у посланника турецкого султана. Тогда, быть может, нас с Гуриным возьмут евнухами к султану в гарем.

— Как вы смеете рассуждать о гаремах, собираясь жениться на моей дочери! — воскликнул Смит.

— Вы тоже хороши, доктор Смит. Как я женюсь на вашей дочери, если вы меня кастрируете?

— Если я вас кастрирую, тогда я выдам ее замуж за…

— За турецкого султана, — подсказал Фейберовский.

— Нет же! Я выдам ее…

— За русского посла.

— Проклятье! Вы меня запутали. — Доктор Смит развернулся и проорал в сторону гостиной: — Гримбл!

— Да, отец, — тотчас откликнулся тот, появляясь на лестнице.

— С каких это пор я тебе отец? — недовольно спросил Смит.

— Разрешите мне вас так называть, доктор, ибо ради вашей дочери я готов сам кастрировать поляка.

— Я лучше выйду за кастрированного Стивена, чем за полноценного Гримбла, — решительно заявила Пенелопа.

— Но твой поляк никогда больше не вернется из Парижа, разве ты не понимаешь этого?! — закричал на нее доктор Гримбл, теряя из глаза монокль.

— А это уже не ваше дело, Энтони. Может быть, я вместе с ним поеду в Париж.

— Я тоже поеду в Париж, — внезапно сообщила Эстер.

— Ты?! — зарычал доктор Смит и его длинная шея побагровела, а лысина покрылась испариной. — К Гурину?! Убью!