Операция «Остров Крым»
Шрифт:
Ближе!
Ближе…
Дмитрий Пономарь 2 рота 1 батальон 25 дес бригада
29 мая на блокпост напали шмальнули из гранатомета. Диагноз ОРВИ.
Кольцо гранаты подалось неожиданно легко. Так же легко разжалась рука. Сквозь кружение алых пятен и гул в ушах донесся стук железа о железо.
Мучиться осталось не более пяти секунд. Это немного утешало. А главное – ни живой, ни мертвой ее больше не коснется мужчина.
Ни один.
Рита буквально
Что там случилось – она попробовала отстреливаться и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… «Ворон» горел между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы, коммандос и двух советских солдат.
– Девочки, Сид, у нас все! – сказал командир группы «Тед». – Начинаем отход.
Я развернула машину к вертолетной стоянке. Там уже ахнуло, блеснуло и заполыхало – взорвались Ми-24, Ми-6 и Ми-8, заминированные коммандос из качинского спецотряда.
На пожар летела колонна грузовиков, и Рахиль попыталась ее расстрелять – но пушка заглохла: боезапас кончился.
Мне это не понравилось. Формально все в рамках задачи: причинить как можно больше разрушений на авиабазе, но расстреливать беззащитную пехтуру… И задерживаться здесь дольше, чем нужно… Еще вчера мне казалось – сколько их ни убивай, все будет мало. Но жажда крови насытилась как-то быстро.
Впрочем, Рахиль могла приказать мне как командир звена – и не приказала.
А я должна была поговорить с ней как подруга – и не поговорила.
Нас после вылета отпустили в бар, хотя приказали ничего крепче пива не пить. Мы потеряли два вертолета, «Гусары» – один. Но у нас погибло трое, у них – девятеро, и еще шестеро коммандос во время боя за аэродром. Когда я закрывала глаза, горящая машина Фатмы вставала под веками.
Я так и не решилась поговорить с Рахилью. Мы просто сидели и молча пили.
– О, вот Женька Бурцев идет… – сказала она вдруг.
Я развернулась и оказалась лицом к лицу со знакомым офицером из коммандос. Знакомым? А где я его видела?
Ночью, возле клуба – вот где. Поручик Бурцев…
– Поздравляю с удачным вылетом, – сказал Бурцев.
– Спасибо, – сказала я. – Правда, у нас тут немножко поминки.
– Да. У нас тоже. Но я хотел внести нотку оптимизма.
– Фатма Фаттахова – вы ее помните?
– Такая полненькая, с красивой косой?
Рахиль незаметно растворилась в другой компании.
– И еще Роза Циммерман и Марина Клюева.
– Мне очень жаль. Женщины не должны так погибать.
Я ощутила укол раздражения.
– А как, по-вашему, должны погибать женщины?
– Никак. В своей постели, в преклонные годы, в окружении правнуков…
Я усмехнулась. Мой отец умер в своей постели, а перед тем провел в ней год: инсульт разразил его прямо за именинным столом. Так что у меня никаких преференций на этот счет не было. Нет, была одна: быстро.
– Я могу лишь пожелать вам того же.
Он усмехнулся.
– Да, но мы матерьял в принципе расходный.
Нечто
в этом роде порой изрекал Арт, и тогда это меня раздражало, а сейчас просто взбесило.– Кто расходный? – заорала я. – Вы расходный? Или парни, погибшие в Каховке, – расходный матерьял? Как у вас язык поворачивается!?
На меня стали оглядываться, но мне уже было по пояс, у меня внутри все скорчилось и почернело от боли.
– Да что это за хрень такая: стоит найти мужика, на которого не гадко глянуть, как он идет и подставляет голову под пулю, словно ничего лучше этой головой придумать не мог! А остальные дают согнать себя, как скот, под стражу и пикнуть не смеют без приказа – они, видите ли, расходные! Прикрывают отход и дают взять себя в плен – они расходные! Вас убивают, вас ранят, вас пытают – какого черта? Пусть они гибнут, эти красные! Пусть они будут расходными!
Я не заметила, как все разговоры в баре стихли, а к концу моего монолога даже двигаться перестали. Потом кто-то захлопал, другой, третий…
Я не знала, куда деваться от стыда, и бросилась из бара вон. Вышло еще глупее: я в дверях налетела на поручика Эфендикоева, который тащил стопку свежих газет. Бурцев помог мне подняться, а на Эфендикоева с газетами все набросились, как гарпии. Бурцев вывел меня на улицу.
– Глупо вышло, – Бурцев опустил глаза. – Я… только хотел сказать…Что если… будет совсем плохо… Сегодня или когда-нибудь еще… Вы можете на меня рассчитывать. Во всем. Если я буду жив, конечно.
Из бара, помахивая газетой, выскочила Рахиль.
– На что спорим, – лукаво сказала она, – что ты сейчас подскочишь до самой крыши?
– Поцелуй меня в… плечо.
– Никто меня не любит! А должны бы… Делаем фокус-покус, – она достала из-за спины свернутую газету. – Раз!
Газета развернулась.
– Два!
«Три» я не услышала. Я вообще ничего не слышала и не видела какое-то время, меня с ботинками поглотила первая полоса газеты «Русский курьер», на которой аршинными буквами было напечатано:
«ПОЧЕМУ МЫ ВОЮЕМ?»
А внизу – не такими аршинными:
«Капитан Верещагин – человек, который, кажется, знает ответ»…
– Сударыня, я идиот, – проговорил Бурцев. – Он – ваш?..
Я не стала дослушивать – понеслась к штабу со скоростью лидера гладких скачек.
– Миз Голдберг! Ваше благородие! Рут!
– Какого черта… – Капитан Голдберг поднялась с дивана. – Уточкина, что случилось? Пожар? Боевая тревога? Я сегодня посплю или нет?
– Мэм, прошу разрешения поехать в Бахчисарай.
Командир эскадрильи посмотрела на часы.
– Не разрешаю. Через три с половиной часа у тебя вылет, через час передадут новое задание.
– Мэм, я успею!
– Это тебе кажется. На дорогах ад. Разбитая бронетехника, тягачи, куча гражданских машин, патрули… Ты знаешь, что из Севастополя идет эвакуация детей? Ты знаешь, что все, у кого есть на чем ехать, спасаются из городов? И разговора быть не может.
– Мэм!
– Нет, я сказала!!! Уточкина, я все понимаю, но – нет.
Я пнула ни в чем не повинную дверь пяткой. На выходе из штаба услышала оклик.