Операция «Посейдон»

— Неделя прошла, а до нас не дошла, — резюмировал Храпов, просыпаясь в объятиях Гали.

— Почему неделя? — спросила она. — Намного больше.

— Такая пословица, — ответил он.

— Что это за агрегат? — спросила Гали, показывая на старинное сооружение с большим колесом и какими-то металлическими пластинами.

— Это станок, — ответил Храпов, — деньги печатать.

— Ты серьезно? — испугалась она.

— Да что ты, — успокоил ее художник, наливая себе виски. — Картинки всякие печатать, офорты, автолитографии. Я когда-то занимался этим. А сейчас что-то лень. Уж больно кропотливая работенка.

— А мне покажешь?

— Нет.

— Почему? Я хочу знать.

— Разумно, — неожиданно согласился Храпов. — Ты смышленая и можешь много добиться, ну, например, в искусствоведении.

— Ты серьезно так считаешь? — изумилась Гали, впервые подумав, что, действительно, могла бы стать специалистом в этой сфере. Только в Москве неофициальной, потому что ее интересовала Москва другая. Другую Москву ей когда-то открыл Макс Зотов.

— Вот черт, совсем забыл, — внезапно нахмурился Храпов, — давненько не был я в «Национале».

Она поняла, что милый Виктор шутит, он просто собрался выгулять ее.

— Нас туда не пропустят, — заныла Гали, подыгрывая ему, — там же вечное спецобслуживание.

— А мы представимся какими-нибудь специалистами, — рассмеялся Виктор, натягивая штаны. — Выбери мне пиджак и галстук. Кстати, а как у тебя со вкусом?

— Да никак, — ответила Гали, — ты мне больше нравишься голым.

— Ты даже не представляешь, дорогая, насколько изменилась Москва за последние несколько лет, — говорил Храпов, усевшись за руль автомобиля и мягко трогаясь с места.

— Куда мне, — ответила Гали.

— Ты — ласточка перемен, — рассмеялся Храпов. — Только не осознаешь это. У Рэмбо есть элегия, она называется «Париж заселяется вновь», если захочешь, я прочту ее тебе… в переводе этого, вашего певца евреев, Эдуарда Багрицкого. Ох, роскошная и циничная вещь… Так вот, сейчас с Москвой происходит то же самое…

— Кем же она заселяется, Виктор? — спросила Гали. — Ты знаешь, иногда я не люблю Москву. Да и ты мечтаешь увидеть Париж и умереть.

— А ты посмотри вокруг, — голос его приобрел менторские нотки. Гали уже знала, что сейчас пойдет возвышенный монолог.

— Иностранные туристы, появились проститутки, представляешь, кинозвезды из-за бугра ошиваются, вон тот хмырь в шляпе, — он махнул рукой в сторону какого-то мужика, — явно валютчик… лепота, радость моя. Сегодня, например, я познакомлю тебя с самим Грегори Пеком…

— Да ну? — удивилась Гали. — Он что, приехал в Москву?

— Нет, это Грегори Пек отечественного разлива, но хорош, хорош, не хуже натурального.

— Ты мой Пигмалион, — вдохновенно воскликнула Гали, — с твоей помощью я стану Галатеей.

— Хм, — с уважением посмотрел на нее один из лучших художников Москвы, — в этом, несомненно, есть зерно истины. Не зря же мы встретились. Кстати, а на кой ты приперлась тогда к Дому кино?

— Пришла защитить тебя от порчи и сглаза. Смотри, сколько людей вокруг тебя питаются твоей энергией.

— А ты что, это видишь?

— Скорее чувствую. А если честно, то чтобы помочь тебе расстаться с жизнью безболезненно.

Храпов несколько раз говорил ей — и вполне серьезно, что не проживет долго. «Но ты же здоров, как бык-производитель, Виктор, — возражала она, — ты — победитель».

«В том-то все и дело, — цинично отвечал он, — добавь еще, что у меня есть все. Но пойми, что мне это не нужно… А другого нет… кроме тебя… Но мне будет очень больно расставаться с тобой, когда придет время».

Храпов притормозил у пересечения улицы Горького с площадью, и вскоре они, праздно и весело болтая на гастрономические темы, направились в кафе «Националь», культовое место Москвы времен «оттепели».

Как и во многих других злачных местах столицы, Храпова здесь прекрасно знали. Швейцар чуть ли не под козырек взял, издали увидев его с новой спутницей.

— С дороги, шестерки, туз идет, — улыбнулся он, мгновенно оценив достоинства новой пассии.

Гали была немного уязвлена, почувствовав себя на секунду очередной роскошной декорацией или рекламным щитом, который Храпов сварганил на ходу, не прилагая особых усилий.

— Начнем обряд инициации, — улыбнулся Храпов, открывая бутылку шампанского.

— Чего-чего?

— Посвящения…

— Во что, интересно знать…

— Да кто его знает… там видно будет. Я пью за тебя, а ты за все, что хочешь.

— За тебя, Виктор, — с пафосом произнесла Гали, — похоже, что это второй твой дом…

— Вроде того, третий — четвертый, — ответил Храпов. — Только не думай, что я от этого в восторге.

— Да что мне до них, — усмехнулась Гали, имея в виду красивых молодых людей, которых в кафе было полно. Это был молодняк, детки партийной номенклатуры. Она с брезгливостью подумала, что все еще идет той же самой дорогой, которая началась на вечере в 110-й элитной школе, когда она познакомилась с генеральским сыном. Но, похоже, что другой дороги нет и в помине. Внезапно ей стало предельно ясно, почему так скучно талантливому Храпову. Да он же вертится, как белка в колесе, без всякой надежды вырваться из этого круга.

— Слушай, Виктор, — неожиданно для себя спросила она, — а ты вообще не был за границей?

— Нет, — пожал он плечами, — даже в Улан-Баторе не был. Да на хрен он мне нужен. А без Монголии, голуба моя, Франции не видать, как своих ушей.

— Да нет же, почему?

— Я не член КПСС, милая, — усмехнулся Храпов. — Да и не сочувствую, говоря по правде. На мои партвзносы они могли бы построить еще пару-тройку психушек для инакомыслящих.

— Не надо так громко, — взмолилась Гали.

— А! — отмахнулся Храпов. — Эту хохму еще год назад высоко оценили на Лубянке. А для пользы дела они же пустили слушок, что я с ними… хм… связан…

— Там работают очень остроумные люди? — удивилась Гали.

— Конечно, — ответил Храпов, — но только их великолепное остроумие неизвестно никому.

— А кто настучал на тебя?

— Сейчас увидишь, — подмигнул он. — Шучу… Познакомишься с героем «Римских каникул».

Двое молодых людей довольно-таки бесцеремонно, как показалось Гали, уселись на свободные стулья за их столиком.