Операция «Сломанная трубка»

— Не так давно мы готовили стенд об участниках войны, учившихся в нашем институте. Вот тогда-то и встречал фамилию Мусимова. Он ушел на фронт со второго курса… Вот его личное дело.

Ребята сгрудились вокруг архивариуса. Наконец-то!.. Звали их героя Аркадием. Он родился в деревне Миликей, после смерти матери с отцом переехал в город. В автобиографии Аркадий писал, что увлекается физикой и математикой. Архивариус откуда-то принес увеличенную, видимо для стенда, фотографию Аркадия Мусимова. Широколицый, с короткой челкой, он смотрел на ребят с чуть заметной улыбкой.

— Он с самого начала учебного года подал заявление с просьбой отправить его на фронт, — рассказывал архивариус. — В октябре военный комиссариат удовлетворил его просьбу…

Теперь исчезли последние сомнения насчет того, кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, и кто придумал хитрое приспособление со звонком и крышкой сундучка. Архивариус показал ребятам выписку из зачетной книжки студента Аркадия Мусимова — кроме отметок «отлично», там не было никаких других — и пообещал сделать для них фотокопию с портрета, а за это попросил их снять копию с письма польских ребят для институтского музея.

9

Не успел Никон и поужинать, как заявился Кестюк. Лицо хмурое, только веснушки на носу поблескивают, как всегда, желто-коричневыми веселыми крапинками. Никон понял, что его товарищ не в духе. Оба молчали.

— Ну как — были в институте? — спросил наконец Кестюк.

Когда Никон сказал, что своими глазами видел портрет Аркадия Мусимова и его биографию, лицо Кестюка посветлело.

— Про «Аврору» там ничего не сказано?

— Про «Аврору»?..

— Ну, не сказано в автобиографии, что его отец служил на «Авроре»?

— Нет, там об этом ни слова.

— Да-а… Как ты думаешь, сумеем отыскать Мусимовича? Мы ведь ничего о нем не узнали…

— Что, адресное бюро закрыто было?

— Нет, оно-то было открыто. Только там ничем не могли помочь. Чтобы получить адрес Мусимовича, надо знать, когда он родился, где родился и что-то еще. Без этого, говорят, невозможно… Но нам велели еще раз зайти…

— Думаешь, найдут?

— Там одна женщина очень приветливо разговаривала с нами. А когда узнала, зачем нужен Мусимович, записала то, что мы о нем знаем, на какой-то особой карточке. Сказала, что будет разыскивать.

— А когда велели зайти?

— Через неделю.

— О-о, как долго!..

Мальчики собрались было выйти на улицу, но тут кто-то громко постучал в калитку.

— Кто там? — открыв дверь избы, спросил Никон.

— Почта!

— Заходите! Там не заперто!

Калитка отворилась, и во двор вошла женщина с большой черной сумкой на широком ремне.

— Скажи-ка, это ты будешь Никон?

— Да, я, — удивленно ответил Никон. — А зачем я вам?

— А ты и не догадываешься, — сказала женщина. — Сплясать тебе полагается!

— Как так сплясать?

— Ты, выходит, и писем ни от кого не ищешь? — Женщина полезла в свою сумку.

— Писем? Да нет, я… — Никон запнулся, не зная, что ответить. Он вспомнил, как прощался на пристани с Маюк, и лицо его вспыхнуло. С опаской покосился на Кестюка. Так было неудобно, будто сделал что-то очень нехорошее.

Но Кестюк вроде и не заметил, как растерялся его товарищ. Он смотрел, как женщина копается в сумке, и вдруг хлопнул Никона по плечу.

— Чего молчишь? Ты ведь ждешь письмо от польских ребят.

Наконец она вытащила из сумки конверт с большой пестрой маркой, положила на перила крыльца, а сверху прихлопнула его толстой тетрадью.

У Никона отлегло от сердца. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно все-таки: как быстро дело обернулось! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот уже ответ пришел!

— Видишь, тебе пишут из Люблина, — сказала женщина и открыла тетрадь. — Вот тут распишись, а потом и спляшешь.

Никон нерешительно стал отнекиваться. Тогда Кестюк, заявив, что письмо и его касается, лихо отбил чечетку. И тут же потянул друга в избу.

— Э-э, постойте, постойте! — засмеялась женщина. — От меня так просто не отделаешься.

— А что еще?

— Письмо!

— Кому? — удивился Кестюк.

— Да все ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.

«Пропал я, если от Маюк, — заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. — Кестюк издеваться будет. А узнают ребята, проходу не дадут…» Он покраснел еще сильней, чем раньше.

Женщина внимательно посмотрела на мальчика и подсунула ему тетрадь.

— Ладно уж, расписывайся, но смотри — в другой раз все равно плясать заставлю…

Ребята сказали почтальону спасибо и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, опять ничего не поняли. Кестюк перебрал листки.

— Смотри-ка, на шести страницах написали!

— Уж больно быстро пришел ответ, — сказал Никон. — Наверняка они узнали что-то новое. Как ты думаешь?

— Посмотрим, — ответил Кестюк. — В общем, ясно: завтра прямо с утра — к Ядвиге Стефановне! Поедем вдвоем, она шума не любит. А то опять Илемби привяжется или еще кто-нибудь…

Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Маюк сдержала свое слово — письмо толстое, в нем, видно, засушенные листья и травы.

— А другое письмо от кого? — спросил тут Кестюк.

— Да так… Из деревни…

— У вас там живут родные, да?

— Какие родные… Дядя с тетей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Кестюка кто-нибудь другой, Никон, наверно, вывернулся бы. Но не мог он врать Кестюку! Никон взял письмо с полки и посмотрел товарищу в глаза.

— Кестюк, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

— Это не новость: такого, как у тебя, и в школе нет.

— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон снова покраснел. — Ты только никому об этом не говори, ладно?

— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

— И смеяться не будешь?

— Да нет же. С чего ты взял?

— Тогда слушай: один гербарий я подарил Маюк. На намять…

Никон боялся, что Кестюк расхохочется, но тот опять только пожал плечами.