Операция «Сострадание»

— У вас ведь остаются документы на каждого прооперированного? Могу я их посмотреть?

Доктор Леви, надо полагать, предвидел этот вопрос, так как мгновенно движением мыши оживил стоявший на столе компьютер. Войдя в нужную директорию, он показал Турецкому и Реддвею папку с файлами, шифр которой соответствовал имени Антона Шульца. Копии документов, удостоверяющих личность, протокол операции, какие-то еще медицинские штучки… И фотографии. Как до, так и после пластической операции, проведенной русским хирургом Анатолием Великановым.

На Питера Реддвея фотографии уже не произвели впечатления: похожие он уже разглядывал в своем компьютере. Но Турецкий был поражен: с экрана на него смотрели два совершенно разных человека. Дело, разумеется, не в очевидных приметах, не в длинных седых усах, которые сбрить — минутное дело! Невозможно было поверить, что люди на экране могут быть даже двоюродными братьями. Богдан Жолдак отличался круглым лицом, жизнелюбивыми полными губами, крупным мясистым носом, прищуром с фольклорной хитрецой. Антон Шульц, напротив, лицо имел треугольное, с выступающими острыми скулами, нос — тонкий, чуть вздернутый на конце, губы — тонкие до поджатости. И только одно, пожалуй, объединяло их: в обоих лицах угадывалась властность и внутренняя сила. Рано или поздно такая сила не может не встретить отпор: действие, как известно, равно противодействию…

— Я имею для вас один секрет, — доктор Леви как бы отозвался на его невысказанные мысли. — Паном Шульцем интересовались люди из западных различных спецслужб и даже Интерпола.

— Они вам сказали почему?

— Ни, — слегка вздернул правое плечо Поль Леви. — Паны следователи не люблят разъясняться — вот как вы, панове.

— А вы лично встречались с Жолдаком-Шульцем? Или полностью передоверили его доктору Великанову?

Поль Леви откинулся в кресле, закинул ногу за ногу и свободно предался воспоминаниям…

Случай Жолдака-Шульца остался ему памятен по той причине, что Леви мог разговаривать с ним на языке своего детства. Разговоры были, правда, короткие, абстрактные и описательные, они касались в основном прошлого, когда оба они были детьми. Вспоминали они географию Белоруссии, Польши, Западной Украины. Кстати, вот замечательный город Дрогобыч, вы там не бывали, пан Турецкий? Там есть великолепная готическая церковь, оттуда, кстати, родом писатель Станислав Лем… Ну да ладно, это никак не связано с паном Жолдаком. А относительно нынешнего состояния своих дел Жолдак, будущий Шульц, оставался бдительно сдержан. Его лицо доктор Леви сейчас не мог бы вызвать в памяти, да и было ли тогда у него лицо? Скорее, полуфабрикат в промежутке между операциями — полуфабрикат, не наделенный ни именем, ни биографией… Зато лицо его сына Полю Леви запомнилось более чем хорошо. Фанатик своей профессии, доктор Леви редко встречал совершенные лица, в которых ему не хотелось бы ничего поправить, но, должен признаться, лицо Жолдака-младшего было именно таким. Живая картина! Хотя нет, пожалуй, живая скульптура: для картины ему не хватало красок, он был слишком бледен и, кажется, гордился этим, усматривая в бледности признак аристократизма. Очень белая кожа, очень светлые волосы… Подтянутый, стройный, хотя и невысокий. Запомнилось Леви еще и то, как он сидел у постели отца, с каким усердием за ним ухаживал. В его стараниях было что-то женственное: так поступают жены, иногда любящие дочери, но не сыновья. А отец тяготился его заботами или, может быть, боялся, что присутствие сына его выдаст, выведет на его след спецслужбы, — так или иначе, он гнал молодого человека прочь, приказывал ему отправляться в Россию. В конце концов так и произошло. Почему Полю Леви так запомнился молодой Жолдак, он и сам не поймет. Что-то необычное в нем сквозило…

— Спасибо. В завершение беседы — не разрешите ли вы нам скопировать все досье пациента Жолдака-Шульца?

Такое разрешение было им дано, и они унесли на двух компьютерных дисках то, что составляло ныне остаток уцелевшей в мире сущности Богдана Мечиславовича Жолдака…

— Дела в Гармиш-Партенкирхене, пожалуй, закончены, — резюмировал Турецкий. — Надо ехать в Берлин.

Реддвей согласился, что Берлина Турецкому не миновать.

— Рад, что смог быть тебе полезным, Алекс. Сообщи мне, чем это дело кончится.

Александр Борисович пообещал. Хотя сейчас он и не предполагал, чем оно может кончиться…

Берлин не радовал хорошей зимней погодой: здесь было слякотно, правда, не очень холодно, что понравилось приезжему из заснеженной Москвы. Не раз при столкновении с европейской зимой Турецкий размышлял на тему, что, вместо того чтобы захватывать страдающие вечной мерзлотой территории, русским в истекший исторический период не мешало бы захватить побольше теплых земель… Так философствовал Турецкий, прибыв на пару дней в Берлин, где намеревался тесно пообщаться как с территориальной, так и с политической полицией.

Особенно его волновала смерть Шульца тем, что, как сказали Питеру Реддвею, в крови пострадавшего в автомобильной катастрофе был обнаружен наркотик. Не могло ли так получиться, что неизвестные лица незаметно ввели или подсыпали Жолдаку-Шульцу наркотик, и когда, по их расчетам, он должен был потерять управление автомобилем, тут в дело как раз и вступил другой автомобиль — ставший причиной катастрофы? Не мешает проверить!

Шеф территориальной полиции Гюнтер Райх выглядел типичным пожилым служакой: коротко стриженные седоватые волосы, овально выпирающее из-под ремня брюшко, пристальный взгляд, спокойный голос и неисчерпаемый запас дотошности и здорового бюрократизма. Такого, как Гюнтер Райх, Турецкий спокойно мог представить в рядах и американской, и французской, и русской полиции… но только в рядах полиции. Без формы он не мог представить Гюнтера Райха. Гюнтерам Райхам штатская одежда идет, как корове седло.

Немедленно начиная проявлять свой здоровый полицейский бюрократизм, сразу после рукопожатия Райх, тщательно проговаривая вслух особенно важные пункты, принялся разбирать предоставленные Турецким верительные грамоты, точно они были написаны не по-немецки, а на другом языке или, по крайней мере, по-немецки, но готическим сложным шрифтом. Ознакомясь наконец с документами, пошел звонить в посольство России и в другие места, где ему, очевидно, обязаны были подтвердить личность российского гостя. И только завершив проверку, занявшую не меньше часа, Гюнтер Райх сменил дотошность на радушие:

— Чем могу служить?

Турецкий в немногих словах, напрягая свой разговорный немецкий, от которого слегка отвык, обрисовал ситуацию.

— Я хотел бы видеть дело о смерти Антона Шульца, — уточнил он, — а также знать, что за человек врезался в его машину. Мы подозреваем, что Шульц был убит.

— В автомобиль Шульца врезался рефрижератор, — сообщил Гюнтер Райх, — но водитель здесь ни при чем. Он полностью оправдан. С самого начала было очевидно, что он ни в чем не виноват.

— Очевидно? Почему?

— Позвольте объяснить вам все по порядку.

Турецкому была вручена папка с документами об автомобильной катастрофе. Фотографии с места происшествия, результаты вскрытия трупа, результаты токсикологической экспертизы — все это Александр Борисович внимательно рассматривал и читал в сопровождении глухих бубнящих пояснений Гюнтера Райха. Постепенно картина для него стала проясняться…

Ранним майским утром шофер Уве Шток, как обычно, вел по улицам Берлина рефрижератор, в котором развозил замороженные полуфабрикаты для школьных завтраков. Гордясь тем, что своей работой помогает детям, Уве старался вести себя дисциплинированно, и берлинская полиция не числила за ним нарушений. Маршрут был знаком ему до вызубренности, он помнил на пути следования каждый дорожный знак. Обычно здесь его не подстерегали опасности… Тем большей неожиданностью явился для Штока «мерседес», который двигался по встречной полосе, к тому же зигзагами, точно за рулем сидел пьяный или сумасшедший. Уве Шток всячески пытался избежать столкновения, но маневренность рефрижератора невелика, и «мерседес» впечатался в его бок, словно туда и метил. После этого шофер, рискуя собственной жизнью, вытаскивал из «мерседеса» пострадавшего, пока не взорвался бензобак. Однако его благородный поступок не спас человеческую жизнь: тело, которое, ухватив под мышки, извлек Уве из покореженного «мерседеса», было холодным, как школьные завтраки, которые он вез…

— По заключению судмедэкспертизы, потерпевший Шульц умер за рулем от сердечного приступа еще до совершения наезда на другую машину, — подытожил Гюнтер Райх. — Так сработало в его организме неизвестное токсикологам вещество, введенное в его организм неизвестно кем. Преступники не выявлены и не найдены.

И доверительно добавил — из служебной солидарности, как коллега коллеге:

— Вам, господин Турецки, лучше было бы связаться с политической полицией.

— Я обязательно последую вашему совету, господин Райх. — Турецкий не стал разочаровывать шефа территориальной полиции, уточняя, что именно так он и собирался поступить. Надо поощрять добрые человеческие порывы!